Море, кажется, совсем рядом, а попробуй, дойди до него. Дорога поднимается вверх — к площади, к телевышке, — а после начинает спускаться вниз. И с площади, с высоты, море как на ладони видно. Оно такое же прозрачное, как небо, и все лодочки, катера кажутся висящими прямо в небе. Да и сама — кажется, только дойди туда — и улетишь. Поднимешься в воздух и будешь парить над землей. Но куда там! Дорога вниз, к берегу, тянется мимо каких-то гаражей и мастерских, а дальше идет частный сектор с собаками. Домики — их называют ласточкиными гнездами — с непостижимой изобретательностью лепятся друг к дружке, часто у них бывают общие стены, и, говорят, если случается пожар — всё выгорает.

Вниз идти долго, долго — особенно если ты не одна. «Сейчас мы с тобой пойдем на море», — мысленно говорю я своему ребенку. Мне кажется, он видит все вокруг — он уже смотрит наружу через мои глаза. И я быстрей, быстрей стараюсь пройти мимо убогих домиков.

У моря почти безлюдно. Два-три человека собирают у берега морскую капусту. Две маленькие девочки носятся вперегонки. Моё лицо и волосы делаются влажными. Четкой границы между морем и воздухом нет. Воздухом насыщена вода, она бурно пузырится. А в воздухе висят миллионы капель. Они — как дождь, который не идет. Ему не надо никуда идти, ему здесь нравится.

Чайки с криком слетаются ко мне — и тут же теряют интерес. Вот если бы у меня было чем поживиться! Как-то мы здесь гуляли с мужем — тогда еще не с мужем — и увлеченно разговаривали о чем-то. Как вдруг налетели чайки, и одна выхватила у меня надкушенный пирожок. А кто-то еще и залепил мне крылом по щеке. Такой грабёж, вот смеху было.

Кое-как я сажусь на корточки — живот уже мешает. Хочется набрать красивых камешков, ракушек, да только… Только здесь каждый камешек, ну, каждый второй, можно забирать с собой, а я-то думала, что найду несколько штук, самых необыкновенных. Но нет, из этого богатства разве что-то выберешь?

— А зачем вы собираете камешки?

Две девочки стоят передо мной. Растрёпанные и с виду диковатые. Не иначе из этих «ласточкиных гнёзд».

Взрослые здесь мало занимаются детьми. Это и понятно. У взрослых северная временная жизнь. Перетерпеть какой-нибудь пяток, десяток лет, как можно больше заработать за это время… С начальством поладить, чтобы давало заработать. Все просто, все определено. Все можно объяснить.

Дети не лезут к взрослым, они живут в своем мирке. И ко мне эти две девочки бы не подошли, если бы я не сидела здесь и не перебирала камешки. Зачем? Вот это трудно объяснить. Одно понятно: взрослые так никогда не делают.

— Ну, — теряюсь я. — Это — одной маленькой девочке.

И тут же мне делается совершенно ясно: что-то я говорю не так! Что? Да мальчик у меня, мальчик!

Я сижу у края берега, и море набегает на мои сапоги раз, другой раз и снова, снова — море не устаёт, это само собой разумеется. И само собой разумеется то, что я знаю, кто у меня родится. Сколько я слышала, сколько читала, что женщина не может это знать. Но я ведь знаю, что у меня мальчик!

Надо сказать об этом мужу. У нас с ним сын. Я направляюсь вверх по дороге, мимо «ласточкиных гнёзд», и тут меня догоняют две маленькие девочки. Карманы у них на куртках оттопыриваются, и они выгребают оттуда пестрые ракушки, камешки, бутылочные стекла, до гладкости облизанные морем.

— Возьмите ей, пожалуйста, от нас, — говорит одна девочка.

И вторая добавляет:

— Не бойтесь, она не порежется.

Сыну два года с небольшим, и он уже точно знает, что он — сын. Муж приходит вечером с работы, бросает Вовке:

— Привет, сын!

И я к нему весь день только так и обращаюсь. А если случайно ласково назову его сыночком, он улыбается — рот до ушей:

— Мам, ты что, я не сыночек! Это у меня — сыночек!

Кто-то ему подарил мягкую игрушку — носатого такого оранжевого зверя с круглыми глазами. Мы так и не поняли, кто это.

— Пусть Вовка сам его назовет, как хочет, — сказал муж.

Он и назвал его — Сыночек. Он знает совсем мало имен. Не Мамой и не Папой же ему зверя называть?

Гуляю с Вовкой, вижу знакомого парня:

— Ой, Дима, здравствуй, — говорю, — сто лет не виделись!

Сын пристально рассматривает парня.

— Ты Дима? — уточняет.

— Дима, — отвечает тот. — А ты кто?

Отвечает с достоинством:

— А я — сын.

— Как — сын? — теряется Дима. — Ну да, понятно — мамкин сын. А звать-то тебя как?

Вовка удивленно смотрит на него:

— Ну, сын я, сын. Не понимаешь?

Эта снисходительность ко взрослым, не понимающим простых вещей, — она всегда с ним.

Он простужен, болит горлышко и ушки. К нам приходит детская врач, отогревает руки, но не торопится осматривать его. Она хочет сначала приучить его к себе, чтоб он не боялся.

— Вова, давай-ка посмотрим твои книжки…

Он, довольный, тащит книжку с детскими стихами и яркими картинками. Там — солнышко, зеленая трава, в а ней — бабочки, кузнечики, божьи коровки и прочие жучки, которых не увидишь у нас на севере.

— Кто это? — спрашивает врач, показывая на бабочку.

— Муха, — отвечает сын.

— Нет, вот, с такими крылышками?

— Это муха, — повторяет сын.

Врач озадачена.

— А это? — она показывает на божью коровку.

— Тоже муха, — отвечает Вовка.

— А это? А вот это?

Она спрашивает про кузнечиков, бронзовок, майских жуков.

— Это всё мухи, мухи, — снисходительно, как маленькой, объясняет ей Вовка.

Сколько раз я читала ему стихи из этой книжки, а картинки в ней он может рассматривать без конца. Он же засыпает с этой книжкой, он держит ее в ручках, когда спит. И я никогда не думала о том, что он понимает из нее.

У нас разве увидишь насекомых кроме мух, да еще, конечно, комаров. Но уж комара-то ни с кем не спутаешь…

Сын цепко запоминает всё увиденное. Он друг всем петухам и кошкам в нашем поселке. Выходим на остановке, он бежит им навстречу, размахивая ручками — и обижается, если они удирают от него.

Однажды показываю ему на проезжающую мимо бетономешалку. И он теперь всюду узнает бетономешалки. Радуется им, как петухам и кошкам. Однажды сообщает мне:

— Петушок говорит ку-ка-ре-ку, а бетономешалка не умеет говорить ку-ка-ре-ку. Бетономешалка говорит ж-ж-ж-ж-ж.

А телевизор говорит пи-и-ип! Пи-и-ип! Это когда кончаются утренние мультики и начинается технический перерыв.

— Мама, мама, что телевизор говорит? — спрашивает Вовка.

— Он говорит: Пи-и-ип! Выключи меня! Пи-и-ип! Выключи меня! Устал я, отдыхать хочу!

Я выключаю телевизор, сын тащит из кроватки одеяльце и накрывает телевизор сверху:

— Хороший. Спи!

Приходит лето, и я решаю, наконец, показать сыну море. Казалось бы, на море живем, а попробуй, выберись к нему. Тем более, когда ты не одна. Сначала — доехать из поселка в город, потом — пройти по улице вверх, к телевышке, а дальше — спускайся вниз… И я чувствую, что на этот спуск у нас уже не хватит сил, и решаю показать сыну море просто с высоты.

У спуска перед нами открываются дворы каких-то мастерских — там все машины можно пересчитать. Они кажутся маленькими отсюда. Сын радуется:

— Вон бетономешалка!

— Туда, туда смотри! — показываю пальцем вперед, но он не понимает, куда смотреть.

Мне и самой сразу не понять, где уж там море сливается с небом. Где-то далеко в воздухе висят маленькие лодочки.

— Вон, видишь, плывёт кораблик, — говорю я сыну.

А он уже засыпает на ногах. Ему время — спать. Он обнимает мои коленки и говорит, как телевизор:

— Пи-и-ип! Пи-и-ип! Выключи меня!

Учится он у всего подряд. И у телевизора, конечно.

Поднимаю его на руки — он тут же и отключается. Спящего тащу его на остановку.

Зато вечером он вдохновенно рассказывает папе: