Не странно ли, что Россия сама хлопотала о сохранении польской национальности, которой вся сущность и вся сила заключаются в отрицании России и в борьбе против нее?

Когда Англия убедилась в непреклонной решимости императора Александра восстановить Царство Польское, тогда лорд Кассльри тотчас же переменил тон. До сих пор он говорил за Россию против ее императора. Теперь он принял враждебный тон против России и заговорил прямо об отторжении Польши.

12 января 1815 г., когда уже оказалось, что император Александр, по словам лорда Кассльри, "неизменно упорствует в своем проекте образовать из отходящих к нему областей великого герцогства Варшавского королевство (Польское), чтобы сделать его частью своей империи, и когда император австрийский и король прусский, наиболее заинтересованные в деле, отказались от своего сопротивления", тогда лорд Кассльри подал объявление для внесения в протокол конгресса, объявление, в котором, соглашаясь в сущности с желаниями императора Александра, он заявляет, будто бы "его двор постоянно обнаруживал желание видеть в Польше независимое государство, более или менее значительное по своему пространству, которое управлялось бы особою династией и составляло бы державу промежуточную (intermediate) между тремя великими монархиями". Как ни мало согласовались подобные желания с интересами Австрии, однако же и она, соревнуя либерализму Александра I, занесла в протокол, что и она "не пожалела бы более значительных пожертвований для благотворного восстановления прежнего порядка вещей", предшествовавшего разделам Польши, в которых она приняла только вынужденное участие. В русском ответе на ноту лорда Кассльри сказано было, что "Его Величество принужден был ограничить свою заботливость в пользу польской нации желанием доставить ей под сенью каждой из трех держав образ существования, который удовлетворял бы ее законным желаниям". Только Пруссия ограничилась простым и сухим заявлением своих добрых намерений, без всякого либеральничанья. Расчеты Англии и Австрии в этом случае были очевидны: серьезного значения своим заявлениям оне не придавали, а имели в виду произвести эффект на поляков и понизить в их глазах цену либерализма Александра, в чем они действительно и успели. Уже в это время дело поляков вступило в сферу бесконечных мистификаций, из которых оно и до сих пор не выбралось. Поляки стали таким же орудием к поддержанию политического равновесия Европы против России, каким служит сохранение жалкого существования Турецкой империи, с тою разницей, что Турцию берегут, а силы поляков расточаются самым бесплодным образом.

Москва, 24 августа 1863

Надобно сказать правду: в нашей русской натуре чрезвычайно много доверчивости и привычки жить и действовать на авось. Многие у нас все еще продолжают мечтать, что авось как-нибудь удастся примирить поляков с русским правительством посредством уступок национальным польским притязаниям, а между тем исторический опыт, задуманный и произведенный в самых широких, самых грандиозных размерах, уже дал нам кровавый урок и доказал до очевидности всю несбыточность и всю пагубу этих надежд.

С величайшею искренностью и самоотвержением искал император Александр I развязки запутанных исторических отношений между двумя соплеменными народами и думал найти ее в восстановлении политической самобытности поляков по возможности на всем протяжении прежнего их королевства и в дружественном соединении этого восстановленного королевства с Русскою империей под властью одной и той же династии. Он надеялся водворить мир и любовь там, где прежде господствовали только раздоры и ненависть, и вступал на путь к осуществлению позднее развившейся так называемой славянофильской метафизики в польском вопросе. Что же произошло из этой, по-видимому, столь великодушной политики, от которой не могли воздержать Александра ни тесный союз поляков с явным врагом его Наполеоном I, ни явная злоумышленность планов Чарторыйского и Огинского, клонившихся к ополячению и отторжению от России чисто русских областей, ни открытая измена литовских поляков, ни предостережения лорда Кассльри и других иностранных держав? Дело доведено было почти до конца с непоколебимою твердостью, достойною лучшей цели, и результатом своим имело только оживление и усиление польских притязаний, несовместных с целостью русской державы и твердостью русского трона и вызвавших еще большую, чем прежде, вражду между двумя народами.

Искренность примирительной политики императора Александра доказывается, между прочим, конституцией, которую он даровал Царству Польскому 15 (27) ноября 1815 г. В ней даны были полные гарантии для независимости Царства Польского в отношении к России. В политическом отношении далеко не удовлетворительная, она много выигрывает, однако же, при сравнении с конституцией, которую Наполеон I дал герцогству Варшавскому в 1807 году и с которою она имеет вообще разительное сходство. Перемены, внесенные в эту наполеоновскую конституцию, были все благоприятны для политической свободы. Поляки не могли жаловаться на недостаток политических вольностей, особенно если принять во внимание повсеместную славу об их анархических наклонностях и трудность положения императора в отношении к русским его подданным, которую он и сам чувствовал, как видно из следующих слов его речи при открытии первого сейма в Варшаве 15 (27) марта 1818 г.: "Я надеюсь с Божиею помощью распространить благотворное влияние начал, лежащих в основе этих либеральных учреждений и не перестававших быть предметом моей заботливости, на все страны, вверенные Промыслом моим попечениям. Вы доставили мне способ показать моему отечеству, что я готовлю издавна для него и что оно получит, как только элементы такого важного дела достигнут необходимого развития".

Что права, данные полякам, император намеревался соблюдать свято, это обнаружилось в конце заседаний первого сейма. Один из проектов закона, представленных сейму, не получил большинства голосов в обеих палатах, и государь отказался от него, заметив в речи, которою закрывался сейм: "Свободно избранные, вы долженствовали свободно выражать ваши мнения. Этою двойственною неприкосновенностью должен всегда отличаться истинный характер народного представительства, которое я желал собрать вокруг себя, чтобы чрез посредство его выслушивать откровенное и полное выражение общественного мнения". Если настояния сейма 1820 г. насчет улучшения действительно недостаточной системы судопроизводства через введение присяжных были отвергнуты, то император был вынужден к тому отсутствием в Польше элементов этого учреждения, так как все народонаселение страны распадалось на господствующий класс панов и на презираемые, бесправные классы холопов и евреев. При таких условиях суд присяжных не представил бы никаких обеспечений для правосудия.

От самих поляков зависело содействовать дальнейшему развитию их политической жизни, но они оказались неспособны к самообладанию и достигли только ограничения предоставленных им прав. Так, приказом наместника генерала Зайончка (который был назначен, несмотря на то что сражался против России в рядах Наполеона) от 22 мая 1819 г. предварительная цензура была сначала установлена для всех периодических изданий, а потом (16 июля 1819 г.) и для всех вообще произведений печати, а указом самого императора Александра от 3 февраля 1825 г. отменена была необходимая принадлежность представительных собраний, именно публичность их заседаний и прений. Третий сейм был созван не в 1822 году, как следовало по уложению, а в 1825 году.

Впрочем, сами поляки сознаются, что они хотели вовсе не политических успехов и восстали в 1830 году вовсе не за политические права, а за восстановление прежнего политического могущества своего королевства. Вот что говорит об этом предмете один из историков польского восстания 1830 и 31 гг. Мориц Мохнацкий, которого никто не заподозрит в пристрастии к русскому правительству (в сочинении, изданном в Париже в 1834 г.):