Маррей глянул на него через разделяющее их пространство, и ему захотелось вскочить и заорать: «Я тебе покажу! Посмотрим, как ты будешь сидеть, когда опустится рубильник».

Но вместо этого он склонился к Кэсси.

— Не волнуйся, — шепнул он, слыша, как колотится сердце у него в груди, — мы ему устроим. Теперь уж он никогда…

Он замолчал. Что никогда?

На какую-то долю секунды, замешкавшись в поисках нужного слова, он увидел ослепительно белое тело женщины в темноте на постели и тихо открывавшуюся дверь. Дверь открывалась, открывалась. Затем картина, для которой у него так и не нашлось подходящего слова, картина, в реальность которой он наотрез отказался бы поверить, даже если бы увидел её наяву, исчезла.

Он облизал губы и услышал, как они прошептали:

— Теперь ему от нас не уйти.

Голова Кэсси по-прежнему была опущена, только на этот раз он видел, что она действительно рассматривает свои руки.

Он опять наклонился к ней.

— Он даже не глядит в твою сторону. Значит, сознаёт свою вину.

Казалось, Кэсси его не слышала. Он опять наклонился:

— Следующая ты. Не волнуйся. Просто расскажи все как было. Все, что ты рассказывала мне и шерифу. И как можно проще.

Она опять не подала вида, что слышит. Он склонился ещё ближе.

— Погляди на меня, — шёпотом приказал он, — посмотри мне в глаза.

Она подняла на него глаза.

— Отлично, — прошептал он. — А когда будешь говорить, гляди прямо на Джека Фархилла. Помни — Джек тебе друг.

Её вызвали.

«Все в порядке», — подумал Маррей, провожая взглядом её облачённую в чёрное фигуру. Когда Джек Фархилл обратился к ней, она подняла голову. Её взгляд сосредоточился на нём. Значит, все в порядке.

Не стоит волноваться. Она глядит прямо на Джека Фархилла. А что она шепчет, так это ничего. Тишина такая, что шёпот совершенно отчётлив.

Это даже хорошо, что она так странно шепчет. Это заставляет всех с напряжением вслушиваться, всех, в том числе и присяжных, — вслушиваться, чтобы не пропустить ни единого слога. Так каждое её слово приобретает ещё больший вес.

Шёпотом она рассказывала, что проснулась в пять утра, чтобы убрать за мужем. Помыть его, поменять простыни. Она старалась менять ему постель через день. Но это не всегда удавалось, особенно зимой, когда стирать и сушить бельё было труднее.

— Бедняжка, — раздался женский голос в конце зала, и не шёпотом, а громко. — Столько стирки, уму непостижимо.

Ударил молоток судьи.

«Отлично, — думал Маррей. — Такое замечание, такое сочувствие несомненно повлияют на присяжных».

Она побрила мужа, продолжала шептать Кэсси. Было без двадцати семь, когда она пошла его брить. Она взглянула на часы в кухне, вынося мисочку с мыльной водой. А потом вошёл он, этот человек.

— Простите меня, миссис Спотвуд, — прервал её Джек Фархилл, — но кто вошёл?

— Анд-же-ло Пас-сет-то, — ответила она медленно и осторожно, выговаривая каждый слог, словно каждый слог имел свою цену; она произнесла это, как будто повторяла урок, стоивший ей многих лет жизни.

— Вы имеете в виду обвиняемого? — настаивал Джек Фархилл, склоняясь в её сторону, глядя ей прямо в глаза, рукой указывая на Анджело. Она не посмотрела, куда он указывал. Её взгляд скользнул по лицу Джека Фархилла, затем опустился на сцепленные руки, по-прежнему лежавшие у неё на коленях.

На мгновение Маррею стало не по себе, но он сразу же успокоился, убедившись в том, что она опять глядит на Джека Фархилла и продолжает рассказывать о том, как этот человек вошёл с охапкой дров. Обычно он приносил дрова раньше, ещё до того, как она приходила в кухню. Заметила ли она что-нибудь необычное? Да, он был в городских брюках и туфлях. В лакированных. Нет, она тогда не придала этому значения. Он иногда ездил в город. Чтобы купить что нужно. Для работы, которую он выполнял по дому. Он всегда был хорошим работником, надо отдать ему должное, он мастер чинить все на свете.

Нет, она долго не знала о том, что он должен ездить в город отмечаться, потому что был освобождён условно. Она об этом узнала лишь от мистера Гилфорта, мистера Маррея Гилфорта. Мистер Гилфорт просил передать ему, этому человеку, что он не должен жить у неё.

Как ни странно, но в то утро, даже увидев его в лакированных туфлях, она не вспомнила, что он уезжает насовсем. Она была так занята Сандером, что просто забыла об этом, хотя сама накануне сказала ему, что он должен немедленно уехать.

Да, она разожгла печку после того, как он ушёл из кухни. Позже ей показалось, что она слышит шум мотора, но она решила, что ошиблась. Ей и в голову не пришло, что он может украсть её машину. Она думала, он дойдёт до Корнерса, а оттуда поедет на попутной.

Когда ей показалось, что она слышит мотор?

Точно она не могла сказать, но кофе к этому времени уже закипел.

Чуть позже она удивилась, почему это он не идёт завтракать. Она обычно накрывала ему первому, чтобы потом не спешить. Потому что Сандер ведь сам есть не может и, чтобы его накормить, нужно время.

Она просит прощения, что отклонилась от сути дела. Однако когда он — этот человек — все не приходил, она вышла в коридор и позвала его. Ей не хотелось, чтобы яичница остыла. Ну и что же, что он в то утро должен был уехать, всё равно — кому же охота есть холодную яичницу, она становится как резина, а яйца все же стоят денег. Её собственные цыплята ещё не неслись, ну и…

Её глаза уже не смотрели на Джека Фархилла. Она замолчала. И все разглядывала свои руки.

Джек Фархилл попросил её рассказать, что она делала потом. Кэсси снова поглядела на него и извинилась, что опять отвлеклась. Потом, значит, она поставила яичницу на плиту, хоть она и стала как резина, пусть всё-таки будет тёплая, когда он придёт. Она приготовила завтрак Сандеру, выпила, как обычно, на ходу свою чашку кофе, прежде чем отправиться кормить мужа. На его кормёжку уходило много времени, так что чашка кофе была всегда кстати. Нет, она не может сказать, который тогда был час. Она взяла поднос с завтраком для Сандера, а потом…

Она замолчала.

— А потом?.. — мягко спросил Джек Фархилл.

Она глядела на него, как будто видела впервые.

— Потом, — подсказал он, — вы направились к мужу через кладовую.

— Через кладовую, — как эхо повторила она. — Я пошла через кладовую.

Она опять замолчала.

— Да, миссис Спотвуд.

— Я пошла через кладовую, — прошептала она ещё тише, чем прежде. И замолчала. Попыталась что-то произнести. Наконец ей удалось едва слышно проговорить: — Я толкнула дверь. — И дальше губы её шевелились уже беззвучно.

Фархилл подошёл к ней.

— Вы прошли через кладовую в комнату? — спросил он почти шёпотом.

Кивнув, она произнесла какой-то звук, вероятно, обозначавший «да».

— Вы подошли к кровати, миссис Спотвуд? Помедлив, она кивнула.

— И что вы увидели, миссис Спотвуд?

Кэсси глядела на него с мольбой в широко раскрытых глазах.

Фархилл приблизился к ней вплотную, сочувственно улыбнулся и шёпотом спросил:

— Что же вы увидели, миссис Спотвуд?

Глаза её стали ещё шире. Губы продолжали беззвучно шевелиться.

Фархилл терпеливо ждал, все с той же сочувственной улыбкой, не сводя глаз с её лица. Потом, словно решившись, повернулся к Лерою Ланкастеру.

— Свидетельница в вашем распоряжении, сэр, — произнёс он едва слышным голосом, каким говорят у постели больного. Он поклонился миссис Спотвуд и отошёл в сторону.

Защита от перекрёстного допроса отказалась.

Маррей заранее знал, что Лерой откажется от допроса. Лерой был бы круглым идиотом, если бы начал давить на страдающую женщину, да ещё и вдову. Пойти на это при создавшихся обстоятельствах было бы равносильно самоубийству.

Впрочем, всё равно исход дела предрешён, и Лерою остаётся только разыгрывать представление, чтобы сохранить видимость защиты. Он взглянул на Лероя, сидевшего возле итальянца. На даго была белая рубашка без галстука с застёгнутым воротничком.