Почему, ну почему он должен уезжать?

Дункан обнял ее одновременно властно и ласково, его объятия напоминали мягкую и удобную колыбель, в которой хотелось покоиться. Алекс находилась во аласти могучего и совершенного чувства, сравнимого с прекрасной музыкой. Хотелось унестись на его крыльях, растянуть миг надолго.

«Я люблю его!» — подумала она.

Любовь! Ее невозможно не узнать, от нее нельзя откреститься. С той минуты как ощутил ее — ты ее пленник.

Но как она могла? Почему не убереглась? Постельные игры и удовольствия — вот что их связало, и так должно оставаться до самого отъезда Дункана. Им так хорошо вместе лишь потому, что оба щедры на выдумки, на смех и поддразнивания. Им никак нельзя доводить дело до серьезных отношений. Они слишком разные. Дункан — бродяга, пират, «Индиана Джонс от живописи». Для него нет ничего святого в области чувств, в его глазах она всегда будет только добычей — в точности как мечталось в день их встречи.

И даже если против всех ожиданий он ответит на любовь, что у них будет за жизнь? Как и ее родители, он не способен усидеть на месте, а она больше не в силах кочевать по свету. Однажды она уже занимала второстепенное место — в сердце отца. Больше она подобного не вынесет.

Алекс не знала, пытался ли Дункан заглянуть ей в глаза, когда оторвался от ее губ. Она их закрыла. Довольно и того, что она влюбилась в него — не хватало еще, чтобы он прочел любовь в ее взгляде!

Обычно ласки бывали медлительны — Дункан упивался ее наслаждением не меньше, чем своим собственным. Однако на сей раз он вел себя так, словно вконец изголодался, словно они не виделись много дней. Торопить момент оргазма не пришлось. Не успела Алекс опомниться, как он ворвался в ее тело с нетерпением, обычно ему несвойственным, и с резкостью почти болезненной. А она… она только радовалась его жадности и даже не подумала поставить это ему в вину.

Когда они лежали в объятиях друг друга, прислушиваясь к затихающим содроганиям, Алекс подумала, что никогда еще у них не было момента такой полной и абсолютной близости.

— А теперь что? — спросила она, пытаясь разрядить момент легким тоном. — Надеюсь, я заслужила свободу?

— Не спеши.

Дункан приподнял голову и скользнул затуманенным взглядом по ее телу. Взгляд задержался на ключике.

— Говоришь, ключик — дедушкин подарок?

— Да. Он подарил его мне к двадцать первому дню рождения и сказал, что он от его сердца.

— Похоже, сердце у него не самой чистой пробы, — хмыкнул Дункан. — Позолоченное, и позолота понемногу сходит.

— Да ты что! — возмутилась Алекс и завозилась в своих путах.

Трикотажный жгут свалился, она схватилась за ключик и очень скоро убедилась, что он и в самом деле истерся на гранях. Из-под позолоты выглядывало что-то серое.

Некоторое время они с Дунканом молча сверлили ключик взглядом. Алекс знала его форму до тонкостей, но никогда по-настоящему не приглядывалась к нему. Ей и в голову не приходило, что ключик служит не только украшением.

— Думаешь, им можно что-то открыть? — спросила она, хотя вопрос был чисто риторический.

— Разумеется. Все, что угодно, от сундука до банковского сейфа. Что-то достаточно большое, чтобы спрятать картину.

— Тогда за дело!

Джиллиан убедилась, что в конечном счете бывший дом не так уж много ей должен. От того, что она по праву считала личным имуществом, оставалось лишь несколько картонных коробок. Альбомы, елочные украшения, садовый инструмент. Большая часть одежды уже перекочевала на новое место, а то, что еще висело в шкафу, можно смело отправить в мусорный бак: кое-что из вещей напоминало о неприятном, другие безнадежно вышли из моды, третьи уже не подходили по размеру. Поразмыслив, Джиллиан оставила весь хлам на своих местах. Раз уж Эрик затеял продажу дома, пусть и избавляется от старья.

По закону мебель считалась частью недвижимости и тоже шла с молотка, в придачу к дому или по отдельности. В любом случае Джиллиан на нее не претендовала.

Когда она все собрала, Джиллиан еще раз прошлась по комнатам, заглядывая в ящики и на полки в поисках забытых мелочей (всегда ведь что-нибудь ускользает от внимания). В самом деле, в шкафу в прихожей оказались плащ и зонтик, которые могли прийтись кстати. Сняв плащ, Джиллиан обнаружила под ним пиджак Эрика и удивилась. Он давным-давно вывез свои вещи, а пиджак — не безделушка, которой можно не хватиться месяцами. Поворачивая его в руках, она припомнила, что именно в нем Эрик явился к ней в ту злополучную ночь. В таком случае ничего странного. Поутру он вряд ли помнил, в чем пришел накануне, да и не чаял убраться поскорее.

Можно поступить политически корректно — занести пиджак бывшему мужу. А можно наплевать на него с высокой колокольни, швырнуть назад в шкаф и забыть.

Джиллиан решительно сунула пиджак назад.

Теперь он висел кое-как, подкладкой наружу, и ей бросился в глаза торчавший из внутреннего кармана конверт. Совать нос или не совать? Разумеется, совать! Если письмо деловое, можно притвориться, что не совала.

Выхватив конверт, Джиллиан уставилась на него во все глаза. Дедушкин почерк! Бог знает почему, но она поразилась до глубины души, словно дедушка унес с собой в могилу все когда-либо им написанное. Она не умела лелеять светлые воспоминания. Память — источник боли. Надо быть Алекс, чтобы вечер за вечером выслушивать голос давно умершего человека.

Постепенно, однако, боль утраты уступила место любопытству. Почему у Эрика при себе дедушкино письмо? Не тот он человек, чтобы хранить память об усопшем. Да и вообще, с чего бы дедушка стал ему писать, если они каждый день виделись?

Джиллиан наконец догадалась прочесть адрес. Письмо предназначено Алекс и ей, а к Эрику не имело никакого отношения. Сразу вспомнились слова сестры о каком-то несостоявшемся дополнении к завещанию. Что именно говорила Алекс? Кажется, интересовалась, нет ли каких сведений на этот счет. Она тогда ответила, что в первый раз слышит о каком-то письме, ни минуты не сомневаясь, что и Эрик не знает о нем.

А если письмо то самое?

Теперь Джиллиан уже не колебалась. Единственный листок, что был в конверте, захрустел в руках, как старинный пергамент, готовый каждую минуту развалиться на сгибах. Правда, настолько старым он не казался, но бумага слегка пожелтела от времени, а чернила поблекли. Да и клей на облатке конверта уже наполовину осыпался.

Интересно, сколько лет письму? Ах вот она, дата, в верхнем углу. Написано девять лет назад.

Джиллиан углубилась в чтение.

«Дорогие мои внучки!

У каждой семьи есть хоть один секрет…»

Слова расплылись. Она представила кабинет, лампу на столе и дедушку, что склонился над листком в круге света. Подумать только, почти десять лет назад! В то время она все еще покоряла Лос-Анджелес, а сестра усердно грызла гранит науки. Одна катилась по наклонной плоскости, другая шла к вершине, но дедушка обращался к ним на равных, словно они все еще находились вместе у него под крылом.

Что-то горькое поднялось к горлу. Джиллиан сглотнула горечь, зная, что в ней пробудилась зависть. А чему завидовать? Другое дело, если бы Алекс все досталось на тарелочке. Она сама тоже могла бы тяжко трудиться, но предпочла легкую жизнь, которая — так уж устроен мир — обернулась позорным поражением. Теперь поздно следовать примеру сестры, да и стоит ли? У каждого своя судьба. Она тоже кое-чему научилась, не за партой, а на собственном горьком опыте. Главное, снова все не испортить.

Оттеснив нерадостные мысли, Джиллиан вернулась к письму. О каких семейных секретах идет речь? Хочется верить, что не о возне в ее спальне во мраке ночи. Наверняка дедушка что-то слышал. Фу, какой стыд! Удивительно, как с годами меняется точка зрения. Ведь раньше она своими грешками только гордилась.

«Для начала позвольте сказать, что я горжусь вами, девочки, и это чистая правда.

Джиллиан, дорогая моя, ты неугомонна, ты непременно должна все познать на собственном опыте, пусть даже наставив шишек. Тебе не занимать отваги».