Отлично. Мог бы хоть из вежливости спросить, как дела у нее! Алекс хмуро посмотрела на сдвинутые двери.

— Ради меня можешь не утруждаться…

Что с ним? Измотан трудным подъемом настолько, что о сексе нет и речи? Но если так, зачем тогда бриться?

Немного погодя Дункан вышел из спальни в чистой, но мятой рубашке, парусиновых рабочих брюках и босиком. Чтобы разрядить обстановку, Алекс указала на картину:

— Ты настоящий художник!

— Ну да, недоделанный Ван Гог.

По крайней мере он ничего из себя не строил.

— Мне нравится, — искренне заметила Алекс.

— Видела бы ты мои подсолнухи!

— На фотографии — подлинник?

— А ты не знаешь?

Обычно мягкий и ленивый, взгляд Дункана вдруг стал настороженным, странно пронизывающим. Вопрос на засыпку? Проверяет ее эрудицию? Тогда стоит отнестись к нему со всей серьезностью.

Алекс подошла и всмотрелась в фотографию.

— Вообще-то я не специалистка, но знаменитые полотна знаю. Его подсолнухи, автопортреты, некоторые пейзажи. Боюсь, кроме этого, полный пробел. Пока не увидела фотографию, думала, что картина твоя.

— Бедный Ван Гог! Если бы слышал, перевернулся бы в гробу. Да, пейзаж его кисти. Что тут такого? Технике живописи учатся, копируя старых мастеров.

— Импрессионизм — твой любимый стиль?

— Не сказал бы. Я, если можно так выразиться, реалист. — Взгляд снова изменился, приобрел обычный дремотный «секси»-оттенок. — Реалист из тех, кто ждет минуты вдохновения.

— Правда?

— В самом деле. И минута пришла. — Дункан приподнял волосы Алекс и поцеловал ее в шею. — Я хочу рисовать тебя.

Теперь он снова стал самим собой, и то странное настроение, в котором она его застала, исчезло без следа. Алекс запрокинула голову, чтобы дать губам лучший доступ к шее.

— Хочешь, чтобы я тебе позировала?

— Именно так. Обнаженной.

Она хмыкнула, прислушиваясь к тому, как губы неспешно движутся вниз по горлу.

— Нуждаешься в обнаженной натуре?

— Как каждый художник. — Судя по ощущениям, Дункан улыбнулся ей в шею.

Отстранившись, Алекс подумала, что не вполне доверяет его улыбке и озорным искоркам в глубине синих глаз, ну и что с того? Отправляясь сюда, она как раз и собиралась, рано или поздно, оказаться обнаженной.

Она откликалась на шарм Дункана Форбса точно так же, как тело ее откликалось на его возбуждение. При одной мысли о том, чтобы раздеться перед ним, на нее накатила волна удовольствия, которое еще более усилилось, когда воображение нарисовало долгие минуты позирования в ленивой, томной, обольстительной позе.

К сожалению, здесь не наблюдалось роскошного ложа. Коттедж мог предложить только раздвижной диван цвета овсянки (то есть, можно сказать, бесцветный) марки «Сире спешил», выгодный в эксплуатации, но малоудобный. А ей хотелось красного бархата и коринфских колонн — вот подходящий антураж.

— Ну, я не знаю…

Поймав ее взгляд и угадав ход мысли, Дункан вышел в спальню и вернулся с простыней, которую хорошенько встряхнул. Вздувшись наподобие паруса, простыня опустилась на диван и — удивительное дело — сразу преобразила его в то самое роскошное ложе, которого так недоставало. Художник — он во всем художник, подумала Алекс с невольным восхищением.

Дункан смотрел выжидающе, и она решилась.

— Что за поза у тебя на уме? — полюбопытствовала она.

— Пока никакой. Вот когда разденешься, тогда воображение и заработает.

— Что ж, можешь дать ему волю.

Удерживая взгляд Дункана, Алекс подняла руки к верхней пуговке блузки и медленно, очень медленно расстегнула ее, открыв, быть может, единый дюйм тела. Тем не менее температура в комнате сразу поднялась, она ощутила это всей кожей. Дункан смотрел как завороженный.

Судя по его реакции на первую расстегнутую пуговку, он будет совершенно загипнотизирован еще до того, как дело до идет до белья! Ну а белье добьет его окончательно. Белье — основное оружие женщины… Она его заказала в одной эксклюзивной французской фирме по заоблачной цене.

Музыка сменилась и перешла в медлительно-чувственную, навевающую откровенные образы и горячившую кровь. Сама того не замечая, Алекс начала покачиваться ей в такт.

Еще пара пуговок расстегнута…

Как все кстати — не спешить, не суетиться, а двигаться вместе с музыкой, постепенно, шаг за шагом. Не раздеваться, а словно выскальзывать из одежды, появляться из нее, как из морской пены. Ничего общего с вульгарным стриптизом, просто тихий полет навстречу наготе. Она не танцевала с тех самых пор, как ходила на курсы ради сохранения формы. Но пластика не забылась.

Между тем художник тоже летел — навстречу вдохновению, о чем говорили его взгляд и вся поза. Он, похоже, перестал даже мигать.

Расстегнув последнюю пуговку, Алекс повела плечами, позволив блузке соскользнуть. Судя по стону, что сорвался с губ Дункана при виде кружевного бюстгальтера, тот стоил каждого потраченного евро.

Что ж, она будет позировать, и посмотрим, как долго он выдержит у мольберта. Ну вот, уже начал переминаться с ноги на ногу — ни дать ни взять жеребец, почуявший кобылу! Вряд ли дело зайдет дальше первых мазков… если до них дойдет вообще.

Черную шерстяную юбку-стрейч Алекс достаточно грациозно стягивала с бедер с помощью пленительных движений. Юбка упала на пол, и она шагнула через нее.

Взгляд Дункана теперь нацелился на шелковые трусики на ленточках, совершенно непрозрачные, что, конечно же, добавило масла в огонь его вдохновения и заставило воображение работать в полную силу.

Некоторое время Алекс позволяла ему созерцать, стоя в своем невесомом белье, чулках с кружевной каймой и черных туфлях на высоком каблуке, потом негромко спросила:

— Продолжать?

— О, да!

Она расстегнула бюстгальтер и глубоко вздохнула, так что груди приподнялись и качнулись, высвобождаясь из кружевной клетки. Руки Дункана судорожно сжались, словно в своем воображении он уже завладел ее телом.

На боках трусики удерживались изысканными бантиками. Алекс развязала оба одновременно, позволив фигурному куску шелка спланировать на пол.

Ну теперь-то уж он крикнет: «Довольно!»

Никакого «довольно» не последовало. Наоборот, Дункан весь обратился в зрение. Что ж, тем хуже для него.

Алекс отвернулась, поставила ногу на стул, сняла туфельку и очень медленно скатала чулок к кончику большого пальца. Ленивым движением она расправила и перебросила его через спинку. Поставила босую ногу на пол и проделала ту же процедуру с другой ногой. Сняла оба чулка со спинки стула и, дождавшись томительного пассажа в музыке, заставила их птицами порхнуть через плечо.

Теперь она, совершенно обнаженная, повернулась к Дункану.

На горле у него дернулся кадык, глаза потемнели. Сознание того, что у него такая реакция только от одного ее вида, заставило собственное возбуждение Алекс подняться на новую ступень.

«Надеюсь, у него скоростной метод рисования», — мелькнула мысль, уже чуточку лихорадочная.

— Ложись! — приказал он.

Алекс опустилась на приготовленное ложе, затрепетав от прикосновения прохладного льна к разгоряченной коже. Потом откинулась, дрожа все сильнее, по мере того как ткань обнимала тело. Она чувствовала себя как в горячке: сплошной комок огня внутри, холодный фасад снаружи.

Отступив, Дункан оглядел ее с головы до ног прищуренным взглядом:

— Ты уже когда-нибудь позировала?

— Нет, никогда… — ответила Алекс почему-то шепотом.

— Попробуй расслабиться. Делай, что я говорю, а в другое время не шевелись. Неподвижность очень важна.

Алекс приподняла бровь. Ну вот, начал командовать! Становится даже интересно.

— Приподнимись на локте. Мне придется немного поработать над твоей позой, то есть прикасаться к тебе. Можно?

Он спросил таким тоном, словно они впервые видели друг друга, как будто он и в самом деле художник, сосредоточенный только на самых высоких материях, а она — его модель.

— Конечно, прикасайся… сколько хочешь.