Но не пора ли нам задуматься: а так ли нужна модернизация, так ли неизбежна? Всякое ли «архаическое» общество в ней нуждается? Позволю себе привести один пример.
В конце XIX века Сербия была едва ли не самой отсталой, после Черногории, европейской страной. Более девяноста процентов жителей — крестьяне. Остальные — торговцы, ремесленники. Была, впрочем, и кучка интеллектуалов. Имущественное расслоение лишь самое незначительное. У каждого крестьянина был неотчуждаемый надел, который нельзя ни продать, ни пропить. Почти что натуральное хозяйство. На экспорт шли свинина, свиная кожа и т. п. И экономическая, и социальная структура были «примитивны», но сербам жилось неплохо: «В этой стране <…> нет бедных и <…> нищих; нет безземельных, как нет и крупных землевладельцев», — писал русский посол Н. В. Чарыков в 1901 году[22]. В стране, только что освободившейся из-под турецкого ига, утвердился демократический конституционный режим: «Народ управляется сам собой, через своих представителей, которых избирают все, платящие налоги. Демократия, которую в других местах приходилось устанавливать путем силы <…> здесь существует как древнее учреждение и унаследованный обычай», — писал в те же годы бельгийский путешественник[23].
Сербию тогда называли «раем для маленького человека». Нуждалась ли она в модернизации? Конечно, нет! От добра добра не ищут. Но европеизированные сербские интеллектуалы все-таки начали реформы. Их можно понять: соседи Сербии, Австро-Венгрия и Османская империя, были опасны и ненадежны, против них приходилось держать сильную армию. А главное, за пределами страны оставались сотни тысяч этнических сербов, в состав сербского королевства не вошли и земли, которые сербы считали «своими»: Босния, Вардарская Македония и, конечно же, Косово и Метохия. Поэтому сербские правители и начали свою страну «модернизировать». Модернизация кончилась для Сербии плачевно: сербы пережили две мировые войны, две оккупации, геноцид и, наконец, в начале 1990-х кровавый распад Югославии, созданного ими химерного государства. И теперь, глядя на прошлое этой страны, невольно спрашиваешь себя: а стоило ли начинать эту модернизацию?
Я уж не говорю о нашей, «сталинской» модернизации. О ее жертвах. О погибшей русской деревне. Модернизация — это идол, которому приносят человеческие жертвоприношения. А стоит ли их приносить?
Для авторов статьи «архаика» — безусловное зло, но так ли это на самом деле? Чем «архаика» хуже «современности»? Пора уже переосмыслить нашу безоглядную веру в прогресс. «Традиционное общество» подчас сильнее и успешнее «индустриального». «Традиционное» чеченское общество в столкновении с более современным, модернизированным русским обществом неизменно побеждает: если кто-то обидит чеченца — за него встает его тейп, а если обидят русского — ему неоткуда ждать помощи. В «модернизированном» обществе родственные связи слабы, без опеки государства оно становится беззащитным, нежизнеспособным. «Архаические» северокавказские общества сейчас практически полностью вытеснили «чужаков» и сами начали экспансию «на чужой территории».
Сходные процессы идут в Европе: в западном «постиндустриальном» обществе падает рождаемость, начинается депопуляция, вымирание, зато представители более «отсталых», «архаических» обществ начинают вытеснять европейцев. Жан-Жак Руссо некогда написал сочинение «О влиянии наук и искусств на нравы», где доказал: «примитивное» общество жизнеспособнее «развитого». Впрочем, эта истина была известна еще Полибию и Плутарху. Так стоит ли нам «бежать за паровозом», стоит ли в который раз приносить жертвы идолу модернизации?
Для Афанасьева, Давыдова, Пелипенко самый большой «грех» России — идея «избранничества». Пришла пора согласиться с авторами статьи: всякая мессианская идея иллюзорна, а часто и опасна, вредна, да только трудно найти народ, который хотя бы однажды не поддался соблазну «избранничества». Англичане несли «бремя белого человека», американцы взяли на себя неблагодарный и, в сущности, бессмысленный труд — распространять «демократию» по всему миру. Даже скромные, сравнительно малочисленные хорваты еще недавно считали свою страну «бастионом Запада», защитившим Центральную Европу от вторжения ислама и «византизма». К счастью, из современной России идея «избранничества» ушла. Будем надеяться, навсегда.
В статье Афанасьева, Давыдова, Пелипенко меня более всего раздражает упорное, последовательное отрицание российской государственности и навязчивый комплекс национальной неполноценности. Государство российское для авторов статьи — абсолютное зло, история России — цепь ошибок и преступлений.
Лучшее средство от комплекса национальной неполноценности — изучение всемирной истории. Как писал Николай Михайлович Карамзин, история мирит нас «с несовершенством видимого порядка вещей, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще ужаснейшие, и Государство не разрушалось; она питает нравственное чувство и праведным судом своим располагает душу к справедливости, которая утверждает наше благо и согласие общества»[24].
Юрий Афанасьев — доктор исторических наук, он-то должен знать, что история Европы не менее страшна, чем русская история. Ренессанс — прекрасная эпоха в глазах искусствоведов, но не историков. Высокое Возрождение совпало с Итальянскими войнами. Немецкие, французские, испанские, швейцарские солдаты разоряли роскошные города, средневековая итальянская демократия повсюду уступала олигархии или тирании, экономика приходила в упадок. Французские наемники сделали из конной статуи Франческо Сфорца работы великого Леонардо да Винчи мишень для упражнения в стрельбе. Не лучше было и к северу от Альп. За кратким Северным Возрождением последовали Реформация и религиозные войны, опустошившие Европу. В Испании сжигали еретиков, евреев и мусульман, в Центральной Европе — «ведьм», во Флоренции — картины Боттичелли. И все это в эпоху Возрождения! Мы сетуем на коррупцию, проникшую даже в православную церковь, но ведь в Западной Европе творились дела и похуже. Было время, когда римскими папами становились сыновья и любовники знатных дам. По жизнеописаниям римских пап Иоанна XII и Александра VI можно снимать порнофильмы. «Антипапа» Иоанн XXIII (Балтазар Косса) в молодости был пиратом. О коррупции и воровстве, о продаже индульгенций, о спекуляциях святыми мощами я уж молчу. Чем же европейская история лучше русской?
Афанасьев, Давыдов и Пелипенко стремятся на месте старой, «архаической» России построить Россию новую, «модернизированную». Но ведь стройку нельзя начинать, не расчистив места. А место только за последние сто лет пытались расчистить дважды. Первый раз после Революции 1917 года. Большевики строили новый мир, разрушая старое. Главный большевистский историк Михаил Николаевич Покровский объявил само словосочетание «русская история» контрреволюционным. «Россия — бывшее название страны, на территории которой образовался Союз Советских Социалистических Республик», — писали авторы Малой Советской Энциклопедии еще в начале тридцатых. Все создавалось заново. Новые мифы, новые герои, новые праздники.
Но уже в тридцатые стало ясно, что вовсе отказаться от прошлого нельзя. Тогда постепенно, шаг за шагом, начали возвращаться к старым русским героям и мифам. Без них и пушки не стреляли, и танки ломались, и красноармейцы воевать не желали.
Вторая попытка была не столь драматичной и, к счастью, недолгой. В начале 1990-х начали строить новую Россию, которая отрицала не только Россию советскую, но и, в значительной степени, царскую. Либералы из окружения Ельцина были людьми образованными. Они понимали, что Россия до 1917 года не была государством ни либеральным, ни демократическим. Поэтому дореволюционные мифы, символы, героев если и заимствовали, то очень осторожно, даже двуглавого орла лишили имперских регалий. Пытались, сознательно или нет, не знаю, формировать новую мифологию, со своими героями (Ельцин, Гайдар, Сахаров) и мучениками (Дмитрий Комарь, Илья Кричев-ский и Владимир Усов, три москвича, погибшие 21 августа 1991 года под Белым домом). Ввели и новый праздник — 12 июня. Несчастных школьников заставляли вместо крестьянских восстаний и пролетарских стачек изучать проекты Сперанского и Лорис-Меликова, в которые прежде редкий историк заглядывал.
