— А давай телевизор купим, будем знать, что в мире делается.

— Лучше фильмы смотреть. Давай купим. И видик к нему.

— По видику одну порнуху показывают. Я знаю.

— В видик какую кассету вставишь, то и показывают. Порнуху тоже неплохо иногда посмотреть.

— В твоем возрасте, Витюша, порнуху не смотреть надо, а в жизнь претворять.

— Тогда — за женщин!

Выпили.

— Может, тебе жениться, Вить? Жена и пострижет, и умоет. Найдешь с квартирой, затаишься у нее, пока за тобой гоняться не перестанут.

— Не хочу я прятаться! Да что они мне сделают! — "некрепкая" водка начинала туманить Витьку мозги. — Деньги — это мусор. Не в них счастье, как сказал философ.

— Не в них, — согласился Палыч, — но знаешь, когда они есть, как-то легче переносить, что счастье не в них.

— А в чем счастье-то вообще? — начал допытываться у сторожа Витек. — Вот я, например — слесарь. Человек труда. Труд сделал из обезьяны человека, а из меня — слесаря-инструментальщика. А разве деньги могут из обезьяны сделать человека? Нет, а значит — не нужны они совсем.

— Деньги нужны, чтобы сделать человека из слесаря-инструментальщика, — сказал Палыч. — Нет, в смысле душевных качеств я не спорю, ты человек что надо. Но трудом своим ты себе на эту вот… "Финляндию" не наскребал ведь? — В качестве наглядного пособия Палыч без всякого тоста опрокинул в себя еще одну стопочку. — И на кильки эти, — сторож подцепил вилкой шпротину и отправил в рот, — тоже.

— Ну и что?

— А то самое! Ты в театре в последний раз когда был? Нет, если ты там проводку чинил на халтуре — это не в счет. Вот ты оперу любишь?

— Люблю! — запальчиво выпалил Витек.

— Какую?

— Ну эту.… Где поют.

— Эх ты, — вздохнул Палыч. — Человек без образования — как холодильник без фреона. Вроде работает, а толку никакого. А человек должен звучать, причем гордо. Чтобы все его слышали и восхищались.

— А у меня мечта была — признался Витек. — Я хотел в книгу Гиннеса попасть. Сколько с наших заводов всякого добра уперли, а я целый асфальтоукладчик унес.

— Ну, этим достижением восхищаться только в обэхээс будут, — предположил Палыч.

Они помолчали, лениво пожевывая ветчину без хлеба. Палыч раскурил сигарету.

— Выпить, что ли? — предложил он.

— Надоело! — вдруг буркнул Витек. Но водку налил и Палычу, и себе, — правильно ты говоришь. Это не жизнь. Поговорить — и то не о чем. Вот набухаемся мы сейчас с тобой, потом спать свалимся, а потом что? Квартиры нет, меня самого милиция наверняка уже ищет. Другую квартиру купить — из старой выписываться надо, поймают. Машину купить — тоже паспорт потребуют.

— Может, тебе уехать? В другой город, или вообще из страны?

— Я даже здесь постричься по-человечески не могу, ты думаешь, меня через границу пропустят? Я у них весь санэпиднадзор распугаю. Опять же, загранпаспорта нет. Ехать в какой-нибудь Задвигалинск — что там делать с моими-то деньгами? Птицеферму открывать? А в Питере или каком другом крупном городе я без знакомых и вовсе пропаду.

— Правильно, — вздохнул Палыч.

— Пойду сдаваться, — сник Витек, — если сам приду, срок скостят. Выйду еще почти молодым человеком.

— Не глупи, — нахмурился Палыч. — В тюрьму своими ногами не идут. Я вот про другое подумал — а как там твой обокраденный поживает? Небось, уже успел вторую такую сумму наворовать?

— Ты это к чему? Думаешь, он меня уже искать перестал?

— Нет, эти люди жадные, у них нищий монетки не допросится, сколько бы в кошельке не лежало.… Но если он такой жадный, то, ради возврата денег, может, оставит тебе часть?

— Даже если не оставит — завтра же и пойду, — пообещал Витек заплетающимся языком. — Ты наливай, наливай еще — может, не доведется уже вместе выпить!

— Еще и выпьем, и закусим не раз, если все с умом провернем, — пообещал Палыч. — А сделать, я думаю, надо так… — и начал рассказывать что-то. Витек изо всех сил старался поддерживать разговор восклицаниями типа "угу", или хотя бы серьезно-озадаченным выражением лица, чтобы Палыч не догадался, что понимать его речь уже стоило ему немалого труда. Скоро Палыч смолк — Витек это не столько услышал, сколько увидел по сомкнувшимся губам приятеля — и, чтобы разрядить обстановку, сказал:

— Вы-пи-ем?

В тот момент, когда в сердце России один человек не мог потратить деньги другого человека, который тоже не мог их тратить, где-то на окраине большой страны разыгрывалась иная трагедия: Булыга — сокращенное от Булыжника — косая сажень в плечах — сидел перед столом милиционера в участковом отделении родного села и сосредоточенно молчал. Он силился придумать ответ на вопрос: "Ну что, Булыга, доигрался?" Ответ был всего один, и, к сожалению, положительный.

Настоящее имя Булыжника помнил разве что паспорт, который милиционер крутил в пальцах. Нагромождение мышц пошевелилось, поскребло конечностью в коротко стриженных волосах и вздохнуло не столько от сожаления, сколько от скуки. Участковый напротив, кажется, приходился ему родственником; а если и нет, то вполне мог быть таковым, так как у пожилого стража порядка было две дочери, каждую из которых Булыга знал довольно глубоко. Так что ничего страшного ему не грозило — так, очередной нагоняй за очередную бузу на колхозной дискотеке. Хотя Булыга понимал: можно было придти туда и в сильном подпитии, в драке тоже ничего необычного не было — за тем он на дискотеку и ходил всегда — но вот сжигать потом весь клуб все же не следовало. Клуб хотя и старый был, но еще вполне мог послужить людям.

Жизнь в их деревне протекала серо, однообразно и дождливо. Булыга болтался по дворам, периодически кого-нибудь молотя по пьяному делу или подряжаясь на краткосрочную халтуру по трезвому. Возраста он был неопределенного, но его брат Шора все равно выглядел лет на 10 моложе. Шора был вообще-то Георгием, но из-за того, что не выговаривал несколько букв алфавита, сам себя и переокрестил в Шору. Браться родились друг за другом с разницей в 8 месяцев, и природа создала каждого из них весьма непрофессионально. Весь объем силы, предназначенной на двух нормальных людей, она отдала Булыге, а мозгов вообще не отвесила ни тому, ни другого. Хотя у Шоры недостаток интеллекта хотя бы перекрывался избытком любознательности, и будь у него еще и память покрепче, то вполне мог бы стать подобием ходячей энциклопедии, потому что он стремился прочесть, услышать и увидеть абсолютно все, что происходило вокруг. Если Булыга мог перешибить быка щелчком могучей длани, но чтобы повернуть голову, переставлял ноги, то Шора был болезненно худ, а его голова, как локатор, все время поворачивалась то туда, то сюда в поисках свежей информации. При этом ноги, руки и голова Шоры действовали автономно друг от друга.

— … убрался бы ты с глаз моих долой! Иначе честное слово, в следующий раз — посажу, и надолго. — в сердцах закончил милиционер, который, оказывается, все это время чего-то втолковывал затосковавшему Булыжнику.

Придя домой, Булыжник переоделся во все чистое и только хотел выйти из дому, как его увидела мать.

— Ты куда это?

— В Москву, — буркнул бугай, рассчитывая, как бы ему обогнуть женщину и выскользнуть на двор.

— Убьют тебя там, — предположила мать, — хотя и здесь могут. Ты хоть брата одного не оставляй. Забери с собой.

Булыга вздохнул. Брат, которого он считал бестолковым, в стольном граде был бы только обузой. Тем более в деле, которому Булыга решил посвятить свое будущее — в благородном рэкете жиреющих на крови народной буржуев (он не помнил, где услышал такую звучную фразу — по радио, должно быть). Но в то же время Булыжник понимал, что Шору на деревне без него заклюют окончательно. И велел матери найти его и сказать, чтобы быстрее собирался. Поэтому не прошло и получаса, как Шора возник в избе, и потом всего за два часа он соорудил громадный баул, в котором оказались все их носильные вещи, продукты, вырезки из журналов многолетней выдержки, велосипедный насос и многое другое, необходимое для существования в большом городе. Булыжник, напротив, взял с собой только амбарную цепь, да еще спер из ящика комода немного денег на первичное обустройство.