В решении, как мне быть и что делать, деньги не помогут. Лишняя тысяча рублей не решит вопроса, а сто тысяч - на небе вилами писаны. К тому же, когда у меня бывают деньги (быть может, это от непривычки, не знаю), я становлюсь крайне беспечен и ленив: мне тогда море по колено... Мне нужно одиночество и время.
Простите, что я занимаю Ваше внимание своей особой. Сорвалось с пера. Почему-то я теперь не работаю.
Спасибо, что помещаете мои статейки. Ради создателя, не церемоньтесь с ними: сокращайте, удлиняйте, видоизменяйте, бросайте и делайте, что хотите. Даю Вам, как говорит Корш, карт-блянш. Я буду рад, если мои статьи не будут занимать чужого места.
Прочтите в "Стоглаве" почтовые правила - об отсылке денежных пакетов. Это Алексей Алексеевич сочиняет такие правила. Его медицинский отдел ниже всякой критики - можете передать ему это мнение специалиста!
Напишите мне, как по-латыни называется глазная болезнь Анны Ивановны. Я Вам напишу, серьезно это или нет. Если ей прописан атропин, то серьезно, хотя не безусловно. А у Насти что? Если думаете вылечиться в Москве от скуки, то напрасно: скучища страшная. Арестовано много литераторов, в том числе и всюду сующийся Гольцев, автор "Девятой симфонии". За одного из них хлопочет В. С. Мамышев, который был сегодня у меня.
Поклон всем Вашим.
Ваш А. Чехов.
У меня в комнате летает комар. Откуда он взялся?
Благодарю за глазастые объявления о моих книгах.
516. М. В. КИСЕЛЕВОЙ
2 ноября 1888 г. Москва.
2 ноября.
Уважаемая Мария Владимировна! Маша получила от Вас письмо и вкратце рассказала мне его содержание. Ваше душевное состояние вынуждает меня говорить с Вами серьезно и прямо, и я серьезно, честным словом уверяю Вас, что Сережа совершенно здоров, весел, не кашляет, что он по-прежнему хороший мальчуган, учится недурно и - короче говоря - ни в его здоровье, ни в поведении, ни в образе жизни ничего но замечается такого, что могло бы внушать хотя бы даже маленькие подозрения или опасения. Честное слово - повторяю. Он по-прежнему ходит на голове,
ласков, искренен, грустит по Бабкине и жадно ждет санного пути, когда Вы приедете к нам, и Рождества, когда мы приедем к Вам.
Я обещаю, что если случится что-нибудь, немедленно, ничего не утаивая, уведомить Вас. Ведь вы знаете отлично, что я не имею права скрывать от Вас и от Алексея Сергеевича ничего, что может так или иначе угрожать Сергею.
Каждое утро, лежа в постели, я слышу, как что-то громоздкое кубарем катится вниз по лестнице и чей-то крик ужаса: это Сережа идет в гимназию, а Ольга провожает его. Каждый полдень я вижу в окно, как он в длинном пальто и с товарным вагоном на спине, улыбающийся и розовый, идет из гимназии. Вижу, как он обедает, как занимается, как шалит, и до сих пор нс видел и тени такого, что могло бы заставить меня призадуматься серьезно насчет его здоровья или чего-нибудь другого.
Вот и всё.
Всё у нас обстоит благополучно. Денег нет, но жду из Питера около тысячи рублей и получу ее скоро. Немножко практикую. Удалось мне написать глупый водевиль, который, благодаря тому, что он глуп, имеет удивительный успех. Васильев в "Московских ведомостях" обругал, остальные же и публика - на седьмом небе. В театре сплошной хохот. Вот и пойми тут, чем угодить!
Отчего Вы не пишете в "Роднике"? Писанье - отличное отвлекающее средство при мерлехлюндии.
Будьте здоровы и приезжайте при малейшей возможности: будем рады Вас видеть.
Поклон Барину и Василисе, Михаилу Петровичу и Елизавете Александровне.
Сердечно преданный
А. Чехов.
517. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
2 ноября 1888 г. Москва.
2 ноябрь.
Милая Жанушка! Спасибо Вам за Ваши хлопоты.
В долгу я у Вас по самую глотку, а когда мы поквитаемся, одному только небу ведомо.
Теперь о "Медведе". Соловцов играл феноменально, Рыбчинская была прилична и мила. В театре стоял непрерывный хохот; монологи обрывались аплодисментами. В 1-е и 2-е представление вызывали и актеров и автора. Все газетчики, кроме Васильева, расхвалили... Но, душа моя, играют Соловцов и Рыбчинская не артистически, без оттенков, дуют в одну ноту, трусят и проч. Игра топорная.
После первого представления случилось несчастье. Кофейник убил моего медведя. Рыбчинская пила кофе, кофейник лопнул от пара и обварил ей всё лицо. Второй раз играла Глама, очень прилично. Теперь Глама уехала в Питер, и, таким образом, мой пушной зверь поневоле издох, не прожив и трех дней. Рыбчинская обещает выздороветь к воскресенью.
Теперь о Вас. Что касается "Театрального воробья", то он, кажется, пойдет. О нем был у меня разговор с Коршем, с Соловцовым же буду еще говорить, выбрав для сего наиболее благоприятную минуту.
С "Дачным мужем" не торопитесь. Успокойте свои щеглиные нервы. Если Вы в самом деле пришли к убеждению, что III акт не нужен, то так тому и быть, но если этого убеждения нет, то зачем идти на уступки? Пусть лучше пьеса лежит в архиве, чем идти на уступки... Ведь если раз уступите, то Ваши нервы будут уступать без конца... Побольше железа!
По-моему, лучше написать две новые пьесы, чем один раз уступить. Это покойнее, выгоднее и легче. Не торопитесь, голубушка...
Я сделаюсь популярным водевилистом? Эка, хватили! Если во всю свою жизнь я с грехом пополам нацарапаю с десяток сценических безделиц, то и на том спасибо. Для сцены у меня нет любви. "Силу гипнотизма" я напишу летом - теперь не хочется. В этот сезон напишу один водевильчик и на этом успокоюсь до лета. Разве это труд? Разве тут страсть?
Видаюсь с Тихоновым. Он советует послать "Медведя" в Александринку.
Все наши здравствуют и шлют Вам свой поклон. Будьте здоровы и не хандрите.
Ваш Antoine.
518. Е. А. СЫСОЕВОЙ
2 ноября 1888 г. Москва.
2 ноябрь.
Уважаемая Екатерина Алексеевна!
Простите, что я запаздываю ответом на Ваше письмо. В последнее время у меня было много нелитературных хлопот, так что всё, имеющее отношение к литературе, пришлось отложить недели на две.
Я не сдержал свое обещание - не прислал в "Родник" рассказ - по причинам, от меня не зависящим. Как мне ни грустно сознаться, но я сознаюсь: моя голова отяжелела и бедна сюжетами. За полгода я никак не мог придумать подходящего сюжета, а давать в детский журнал обычную поденщину, дебютировать с этого, мне не хотелось и не хочется. Говорю это искренно и уверяю Вас, что о нежелании моем работать у Вас не может быть и речи. Всё лето я путешествовал, теперь спешу отработать авансы. Когда я почувствую себя свободным от долгов - их немного, - я стану придумывать сюжет для "Родника", теперь же прошу у Вас прощения и снисхождения.
Почтение г. Альмедингену.
Уважающий
А. Чехов.
519. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ
3 ноября 1888 г. Москва.
3 ноября.
Дорогой Алексей Николаевич, спешу уведомить Вас, что рассказ для Гаршинского сборника уже начат (1/4 сделана) и что я не теряю надежды участвовать в сборнике. Я прошу убедительно, если можно, дать мне одну неделю сроку. Как только рассказ будет готов, я дам Вам знать телеграммой и успокою Вас.
Прошу отсрочки и снисхождения не из лености. И нахожусь в угнетенном состоянии. Одна маленькая семейная неурядица, о которой сообщу при свидании, и безденежье, которое одолевает меня с сентября по сие время, овладели всем моим существом, и я совершенно неспособен быть покойным и работать. На душе скверно, в кармане ни гроша, долгов гибель...
Подписчики для сборника будут. Отчего Вы не рекламируете его? Даже в последнем номере "Северного вестника" нет объявления.
Баранцевич требует для своего сборника рассказ. Он выпустит, вероятно, одновременно с вами.
Если для объявления о сборнике Вам понадобится название моего рассказа, то вот оно: "Припадок". Описываю Соболев переулок с домами терпимости, но осторожно, не ковыряя грязи и не употребляя сильных выражений.
