Итак: отношение к эстетике в трактате «О небе»; огонь, конечно, это эстетическая категория. Затем, разные пространство и время.

Я уверен в том, что все эстетическое и художественное основано на разнородности пространства и времени. Это надо пережить, передумать — а в книге мало что от этого останется.

Символико-синтетическое мышление в трактате «О небе». Наивное сочетается с бесконечно глубоким. Психологическое и социологическое — перемешано всё.

Αίθήρ —οΰρανός уже у Гомера плохо различались.

1. 4. 1971 В античной космологии несомненно действовала живописная и скульптурная рука. Это тебе не ньютоновский мир, который кто-то делал и поплевывал. Здесь важен вид. Почему эстетика? Потому что согласованное и красивое оформление всего космоса. Так это же тогда тело! Оно доходит до особой плотности — и становится идеей.

Два нулевых полюса материи. Сначала чистая возможность; потом тело, они имеют тяжесть; потом утонченный принцип материи, она превращается опять в нуль. Но и тут всё материально, и это превращает идею — в вещество. В одну материю попадешь — ты богоподобный человек, в другую — ангел.

Все понимают, что предметы возникают и гибнут; но ведь и время-то, пространство-то тоже меняются! Что если картошины затолкать в большой горшок, они будут зажаты, что тело в разной среде сжимается и разжимается, — это все понимают. А то, что независимо от меня, но в зависимости от пространства и времени мое тело меняется вместе со всем миром — это вот то, что было ясно в античности и в Средние века, и это то ощущение, которое лопнуло в Возрождение и особенно в 17–18 вв. У Ньютона все однородно, как в горшке; можно сжать и разжать содержимое, но оно останется однородно.

De coelo изложить в форме кратчайшей. Эстетику от онтологии не отличать. Что касается абсолютного, я всё уже изложил. Теперь осталось сказать, что там получается в иерархии сущего. Предельное обобщение.

Платон, он играется со своим космосом. И Аристотель тоже любит, любуется на это. Есть абсолютный предел высшего неба — и внутри этого предела болтается относительное. Термина «относительность» можно избежать, но я все-таки ввел его. Теперь на месяц работы. Существенное настолько для меня ясно, что даже говорить не хочу, говорить не о чем. Эстетика относительности. Сколько угодно могу об этом писать.

Сами по себе эстетические суждения, формулировки — приходится выдирать их с большим трудом. Но о любом писателе можно написать его эстетические воззрения. Пушкин, Достоевский… Если ты досократиками воспользовался — это ничего. Можно.

Bodo Gatz — может быть, общие высказывания из него взять, для фона? Но начать надо с Hellwig'a. На Гомере держится вся античность. Как Аристотель влюблен в Гомера! Как он его знает наизусть! Правда, Аристотель уже модерн, но такое внутреннее единство, что нельзя говорить об Аристотеле без Гомера. Если Гомер не буквально цитируется, то остается как фон. Аристотель влюблен и в Еврипида. Еврипид уже конечно модернист, декадент. И у Аристотеля тоже эти декадентские элементы были. Они разовьются потом в эллинизме. Conen правильно говорит: ни да, ни нет, а только потенция. Опять относительность! Это всё книги, отчасти подтверждающие мою эстетику.

Вот надо, чтоб звонило… Эти книги для меня звонят…

3. 4. 1971. Я спросил А. Ф., почему «мениппова сатура».

Сатура, от satis, довольно, это блюдо, на котором очень много разных яств. Не от «сатир». А потом значение сузилось, его свели на пародийность и сатиру. Сатирик берет предмет, обляпывает с разных сторон, превращает в безобразное, неуклюжее, загрязненное… Вначале сатура в Риме — многожанровое произведение, где и проза и поэзия, любые стили. Поэтому — сатура, и всякая античность будет произносить «сатура», но со временем дойдем до полного забвения этого смысла и до «сатира».

Аникст, хороший ученый. Его авторы Шекспир, Шоу. Он говорил, что «устал от Шекспира».

Мой ученик Шестаков [32], друг и приятель.

11. 4. 1971. Кассирер много писал, очень крупный человек, у него не халтурное, всё самодельное, самостоятельное. — Вся ведь трудность в том, чтобы абсолютная точность должна быть. И я тебя все время настраиваю на это.

19. 4. 1971. Ты вот огрызался… Простить — это дело маленькое. Но важно самочувствие человека. Ты огрызался, забывал, что это работа моя, а не твоя. Ты просил, чтобы я по-твоему думал… Я каждому предоставляю думать, как каждый хочет. Если человек думает иначе — его право. А мое право — думать по-моему.

Поэтому споры на советах, кафедрах, я в них не участвую — или участвую минимальным образом. Всем не угодишь. Даже марксизм такой, что всем не угодишь. Один так думает, другой иначе — а я по-своему. И там, где нужно, я марксизм применяю, а там, где не нужно, не применяю.

Не крещеный? Но крещение нужно, это же приобщение к Церкви. Есть вещь такая, непреоборимая, — вера, такая же густая и непреоборимая, как мысль. Есть истины, как 2x2 = 4, которые нельзя изменить, и в вере. Хотя многим это кажется глупым и неверным и отсталым.

Есть в человеческой душе такие разные области… Их можно объединить, кто способен. Владимир Соловьев — мог объединить, большинство — нет. У большинства одно дано в виде мифа, другое в виде теоремы. Они и в то и в другое верят отдельно. Обычно люди разделяют веру и разум. А есть такие, как Флоренский, Соловьев, — те умеют объединять. Да не всякому такое и нужно… Бабке нет дела до науки, бабка крестится и молится и живет верой. Так и ученый, решает свои теоремы и не понимает, что теоремы эти странным образом реальны. Наука установила, что, оказывается, солнечная система движется по законам Ньютона. Но это — закоснелое представление. В самом деле, всякое а имеет причиной b, b имеет причиной с, с — d. Бесконечное множество причин. Где же причина всего? Считают, что правильно делают, отыскивая причины. Но если а имеет причиной Ь, с, d, то где-то должна же быть причина, которая зависит только от себя самой? Значит, есть causa sui — причина себя самой. Значит, приходится принимать бытие, которое действует, но самостоятельно, оно само. Или иначе получаем дурную бесконечность причин.

Ну ладно, хорошо. Теперь дело. Относительность. Разнообразие космоса. Вместо тупого камня, носящегося по небу, разрисовка созвездий, облаков, туч и т. д. Всё это древние понимали: бытие, но не самостоятельное, как кусочки в чашке, а так, что сама чашка везде разная. Но не все додумывали это

концептуально, потому что такие факты становятся очевидны только на больших расстояниях.

Метафизика Аристотеля создана на века. Абсолютное бытие тут играет в себе самом. Оно разнообразное, цветное. Я называю это относительностью, логикой относительности. Это мещанское мнение, что будто бы в античности была только абсолютная метафизика. Я называю аристотелевскую метафизику относительной. Хотя, конечно, невозможно оторвать эту относительность от абсолютности!

В самом деле, возьмем чистую случайность, — туча летит. Почему? Случайно родился человек — почему? Это, чтобы случайное случилось, абсолютно необходимо, тут абсолютное веление судьбы. Почему? Неизвестно почему.

Поэтому звездное небо — оно само-то абсолютно, но почему оно именно так разрисовано? Почему там фигуры, Большая Медведица, Малая Медведица — почему? Неизвестно почему. Оно могло бы быть разрисовано иначе, но есть абсолютная необходимость в том, что всё случилось именно так, как случилось. Раз навсегда всё дано — но почему именно так, а не иначе? Неизвестно! Родился ребенок. Почему? Что родители в браке — не объяснение, сами родители родились в браке. Рождение ребенка, то, что есть человек — нечто абсолютное. Его могло не быть, все-таки он есть, есть случайно, но поскольку он есть, он абсолют.

Они (древние) считали бытие абсолютным — а с другой стороны, события на небе, хотя в них есть момент относительности, они ведь тоже претендуют на какую-то самостоятельность. И опять же всё, взятое вместе, абсолютно. Ты скажешь: но позвольте, один родитель хотел родить, другой нет, стало быть, рождение ребенка случайно? Да, и тем не менее рождение ребенка есть нечто абсолютное!