как пряха нож вздымает выше

не слышу я и не гляжу,

как пёс под знаменем лежу.

Но виден мне конец героя

глаза распухшие от крови

могилу с именем попа

и звон копающих лопат.

И виден мне келейник ровный,

упряжка скучная и дровни,

ковёр раскинутых саней,

лихая скачка: поскорей!

Конец не так, моя Розалья,

пройдя всего лишь жизни треть,

его схватили и связали

а дальше я не стал смотреть.

И запотев в могучем росте

всегда ликующий такой

никто не скажет и не спросит

и не помянет за упокой.

всё

1926 год

* * *

Жил мельник.

Дочь его Агнесса

в кругу зверей шутила днями,

пугала скот, из недр леса

её зрачки блестят огнями.

Но мельник был свиреп и зол.

Агнессу бил кнутом,

возил ячмень из дальних сёл

и ночью спал потом.

Агнесса мельнику в кадык

сажает утром боб.

Рычит Агнесса. Мельник прыг,

но в двери входит поп.

Агнесса длинная садится,

попа сажает рядом в стул

крылатый мельник. Он стыдится.

Ах, если б ветер вдруг подул

и крылья мельницы вертелись,

то поп, Агнесса и болтун

на крыше мельника слетелись

и мельник счастлив. Он колдун.

13 января 1930 года

* * *

Жил-был в доме тридцать три единицы

человек, страдающий болью в пояснице.

Только стоит ему съесть лук или укроп,

валится он моментально, как сноп.

Развивается боль в правом боку,

человек стонет: "Я больше не могу!

Погибают мускулы в непосильной борьбе.

Откажите родственнику карабе..."

И так, слово какое-то не досказав,

умер он, пальцем в окно показав.

Все присутствующие тут и наоборот

стояли в недоумении,забыв закрыть рот.

Доктор с веснушками возле губы

катал по столу хлебный шарик при помощи медицинской трубы.

Сосед, занимающий комнату возле уборной

стоял в дверях, абсолютно судьбе покорный.

Тот, кому принадлежала квартира,

гулял по коридору от прихожей до сортира.

Племянник покойника, желая развеселить собравшихся гостей кучку,

заводил грамофон, вертя ручку.

Дворник, раздумывая о привратности человеческого положения,

заворачивал тело покойника в таблицу умножения.

Варвара Михайловна шарила в покойницком комоде

не столько для себя, сколько для своего сына Володи.

Жилец, написавший в уборной "пол не марать",

вытягивал из-под покойника железную кровать.

Вынесли покойника, завернутого в бумагу,

положили покойника на гробовую колымагу.

Подъехал к дому гробовой шарабан.

Забил в сердцах тревогу громовой барабан.

1933 год

Первое послание к Марине

За то, что ты молчишь, не буду

Тебя любить, мой милый друг,

И, разлюбив тебя, забуду

И никогда не вспомню вдруг.

Молчаньем, злостью иль обманом

Любовный кубок пролился,

И молчаливым талисманом

Его наполнить вновь нельзя.

Произнеси хотя бы слово,

Хотя бы самый краткий звук,

И вмиг любовь зажжется снова

Еще сильней к тебе, мой друг.

29 августа 1935 года

* * *

Задумали три архитектора

Построить весёлый храм.

Собрали четыре архитектора

Деревяшек и всякий хлам.

И плотники воду носили ведёрками,

Вокруг архитектора шлялись пятёрками.

<1930 год>

Часовой и Барбара

Запутался в системах черных знаков

И помощи не вижу. Мир шатается.

Часовой

Теперь я окончательно запутался.

Не нужен ум и быстрая смекалка?

Я в мыслях щепки нахожу,

а в голове застряла палка,

отсохли ноги на посту,

из рук винтовка падает...

Пройдешь с трудом одну версту,

и мир тебя не разует.

Я погиб и опустился,

бородой совсем оброс,

в кучу снега превратился, победил меня мороз.

Барбара

Часовой!

Часовой

Гу-гу!

Барбара

Часовой!

Часовой

Гу-гу!

Барбара

Часовой!

Часовой

Гу-гу!

Барбара

Я замерзаю!

Часовой

Обожди, помогу!

Обожди мою подсобу.

Барбара

Что же ты медлишь?

Часовой

Я из будки вылезаю.

Барбара

Ах, спаси мою особу!

Часовой

Двигай пальцы на ногах,

чтоб они не побелели.

Где ты?

Барбара

Гибну!

Часовой

Гибнешь?

Барбара

Ах!

Часовой

Тут погибнешь в самом деле!

Барбара

Уж и руки, словно плеть...

Часовой

Тут недолго околеть.

Эка стужа навернула!

Так и дует и садит!

Из-за каждой снежной горки

зимних бурь встают подпорки,

ходят с треском облака,

птица в тоненьком кафтане

гибнет, крылышки сложив...

Если я покуда жив,

то шинель меня спасала

да кусок свинного сала.

Барбара

Отмерзают руки-ноги,

снежный ком вползает в грудь.

Помогите, люди-боги,

помогите как нибудь!

Часовой

Ну чего тебе, злодейка?

Эка баба закорюка!

Ну и время! Вот скамейка.

Посижу - да покурю-ка.

<август> 1933 года

* * *

Засни и в миг душой воздушной

В сады беспечные войди.

И тело спит, как прах бездушный,

И речка дремлет на груди.

И сон ленивыми перстами

Твоих касается ресниц.

И я бумажными листами

Не шелещу своих страниц.

1935 год

* * *

Захлопнув сочиненья том

я целый день сидел с открытым ртом.

прочтя всего пятнадцать строк

я стал внезапно к жизни строг.

<сентябрь 1933 года>

Берег и я

Здравствуй берег быстрой реки!

мы с тобой не старики,

нам не надо разных каш,

хлеб и мясо завтрак наш.

Наша кровля, дым и снег,

не стареет каждый миг;

наша речка лента нег,

наша печка груда книг.

Мы с тобой, должно быть, маги,

разрушаем время песней,

от огня и нежной влаги

все становится прелестней.

Берег, берег быстрой реки!

мы с тобой не старики.

Нам не сорок, как другим.

Нашим возрастом благим

мы собьём папаху с плеч.

Вот и всё. Я кончил речь.

1930-1933гг.?

* * *

Земли, огня и ветра дщери

меча зрачков лиловый пламень

сидели храбрые в пещере

вокруг огня. Тесали камень.

Тут птицы с крыльями носились

глядели в пламя сквозь очки

на камни круглые садились

тараща круглые зрачки.

Кыш летите вон отсюда

им сестры кричали взволновано

храм пещерного сосуда

это место заколдовано.

Мы все вместе

служим в тресте

на машинках день и полночь

отбиваем знаки смыслов

дел бумажных полный стол тучь

мух жуков и корамыслов.

Только птицы прочь и кыш

с веток, с тумбов, с окон, с крышь.

Очень птицы удивились

на косматых глядя дев

клювом стукнули и взвились

очи злые к небу вздев

и когтей раскинув грабли,

рассекая воздух перьями

разлетались дирежабли

над Российскими империями.

всё

<февраль 1930 года>

* * *

Зима рассыпала свои творенья.

Пушистый снег лежит среди дубров.

На санки положив поленья,

везет их под гору Петров.

За ним собака в кожаном ошейнике

бежит, сверкая белым зубом.

И вот папаха на мошейнике

уже горит под старым чубом.

Петров конечно рад ужасно,

смеется, воет, стонет, плачет,

потом, как стройный бог, прекрасно

через веревку с криком скачет.

Мошенник вышел из-под дуба

и говорит Петрову грубо:

"Кому ты здесь ломаешь спину?