Вскоре мы подъехали к большому серому особняку, который показался мне зловещим и вполне соответствовал своему названию — Лаурел-Лодж[51], — поскольку перед домом росли густые заросли кустарника с плотными, мясистыми листьями, придававшие мрачный вид не только всему участку, но и самому дому. В нескольких окнах на первом и втором этажах горел свет, а перед входной дверью стоял констебль в форме. Значит, инспектор и сержант все еще заняты расследованием.

Констебль собрался было преградить нам путь, однако Холмс протянул ему свою карточку и разъяснил суть дела, которое нас сюда привело. Тогда констебль постучал в дверь. Ее тут же распахнул могучего телосложения сержант, который в полном недоумении взглянул на Перрота, а затем, быстро придя в себя, пригласил нас в прихожую, где просил подождать, и позвал инспектора.

Эти несколько минут, пока сержант был наверху, Холмс использовал, чтобы задать Перроту последний вопрос, обусловленный, как мне показалось, не столько необходимостью получения информации, сколько желанием отвлечь внимание молодого человека от обуревавших его переживаний. Перрот с видом невменяемого оглядывался по сторонам, как будто снова хотел удрать.

— Я полагаю, — спросил Холмс, указав на большую вешалку, стоявшую сразу же за входной дверью, — что свой плащ вы повесили здесь?

— Да, так оно и было, — заикаясь, пробормотал срывающимся голосом Перрот.

Именно в этот момент на лестничной площадке раздались тяжелые шаги, и в сопровождении сержанта спустился инспектор Нидхэм. Это был высокий, слегка сутуловатый мужчина с обвисшими усами, которые придавали его чертам угрюмое выражение, несмотря на то что он явно был рад столь неожиданному возвращению Перрота.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул инспектор. — Какой приятный сюрприз, мистер Перрот! Вы, видимо, решили вернуться и принять вызов судьбы, не так ли? Весьма мудрый поступок с вашей стороны, должен вам заметить. Бьюсь об заклад, что вы сделали это по совету мистера Холмса. О вас, сэр, я достаточно наслышан. Среди полицейских, даже в таком медвежьем углу, как Камберуэлл-Грин, у вас очень высокая репутация. Я полагаю, вы привели сюда мистера Перрота в качестве своего клиента? Увы, особой пользы это ему не принесет, потому что я прямо здесь и прямо сейчас намерен взять его под стражу и препроводить в полицейский участок. Вот только, черт побери, ума не приложу, где сержант так поздно сможет найти кеб?

— Вы можете воспользоваться нашим, инспектор, — небрежно сказал Холмс. — Будучи уверен в том, что вы захотите арестовать моего клиента, я попросил кучера подождать у ворот.

Я заметил, как инспектор Нидхэм удивленно переглянулся с сержантом, также слегка обескураженным вежливой бесстрастностью моего друга, который под их подозрительными взглядами обменялся с Перротом рукопожатием и сказал ему на прощанье несколько ободряющих слов.

— Мужайтесь, мистер Перрот, — успокаивающе проговорил он. — У меня есть все основания полагать, что это абсурдное обвинение будет с вас снято в самом скором времени.

Эти слова утешения, по всей видимости, не убедили несчастного Перрота, поскольку, когда сержант Баллифонт защелкнул у него на запястьях наручники и повел беднягу к кебу, он обернулся и бросил последний, отчаянный, взгляд на Холмса.

Входная дверь за ними закрылась, и инспектор Нидхэм шутливо произнес:

— «Абсурдное обвинение» вы сказали, мистер Холмс? Боюсь, вы не полностью осведомлены обо всех уликах, свидетельствующих против вашего клиента.

— Да, инспектор, в этом вы совершенно правы, — согласился Холмс. — Вам не составит большого труда изложить мне факты этого дела? Я полагаю, собраны определенные сведения, и дело, возбужденное против мистера Перрота, основывается не только на предположениях и косвенных уликах?

— Если вас интересуют факты, я могу привести вам их в изобилии, — ответил Нидхэм и принялся перечислять, разгибая сжатые пальцы один за другим. — Факт номер один: стаканы, из которых пили херес обвиняемый и его дядя, по счастливой случайности не были вымыты вместе с остальной посудой после обеда. На дне одного из них мне удалось обнаружить белесый осадок. Что это за вещество, будет точно известно только после экспертизы, однако я нисколько не сомневаюсь в том, что это окажется яд, скорее всего — мышьяк.

— Здесь я тоже склонен с вами согласиться, — вставил Холмс. — Мышьяк часто используется в аналогичных делах, касающихся завещаний и наследования денег. В восемнадцатом веке во Франции мышьяк настолько часто использовался для того, чтобы избавиться от нежелательных наследников и завещателей, что его там называли «порошок наследства». Как бы то ни было, анализ Райнша[52] даст на этот вопрос совершенно точный ответ.

— По всей видимости, мистер Холмс, вы неплохо разбираетесь в ядах.

Если раньше Нидхэм воспринимал Холмса как некую забавную помеху в своей работе, то теперь стал проявлять к нему настороженное уважение.

— Ну, что вы! Правда, я занимался этими вопросами, но разбираюсь в них лишь как дилетант[53], — рассеянно сказал Холмс. — Однако расскажите мне, инспектор, как могло случиться, что стаканы из-под хереса «по счастливой случайности» не были вымыты?

— Служанка не могла забрать их из кабинета, так как он был заперт.

— Кто отдал об этом распоряжение?

— Видимо, покойный мистер Раштон. Он оставил на столе какие-то важные документы, а все знали, что ему очень не нравилось, когда кто-нибудь из слуг — даже экономка мисс Батлер — заходил в кабинет в его отсутствие. Теперь, мистер Холмс, перейдем к факту номер два.

Второй узловатый палец инспектора выразительно поднялся вверх.

— Единственная возможность, при которой отравить мистера Раштона мог кто-нибудь другой, могла представиться только во время вечерней трапезы. Однако никто из находившихся в доме людей — ни мисс Батлер, обедавшая вместе с мистером Раштоном, ни его кухарка, ни другие слуги, которые отобедали остатками его трапезы, — не испытали никаких признаков отравления. Таким образом, если вы полагаете, что кто-то, кроме мистера Перрота, мог подсыпать яд в графин с вином, то сильно заблуждаетесь! — Голос инспектора Нидхэма зазвучал поистине победоносно, когда он выложил Холмсу эту свою козырную карту.

— Мисс Батлер за обедом выпила стакан вина, и кухарка призналась, что пригубила из графина глоток-другой. Более того, в вино, оставшееся в графине, вообще ничего не было подсыпано. Если же вам, мистер Холмс, всего этого недостаточно, должен вам сообщить, что когда сержант обыскал плащ мистера Перрота, то обнаружил в его кармане небольшую квадратную бумажку. Она была сильно смята, но на линиях сгибов налипли частицы какого-то белого порошка. Я совершенно уверен в том, что экспертиза покажет — это вещество не что иное, как мышьяк.

— Скорее всего, — негромко произнес Холмс. — Однако, инспектор, перечислив все имеющиеся у вас сведения, вы упустили из виду еще одно далеко не маловажное обстоятельство.

— Какое?

— Самое важное из всех. Мистер Перрот сам признался в том, что после смерти дядюшки должен унаследовать значительную сумму денег.

Вид у Нидхэма был совершенно ошарашенный.

Должен сказать, что от такого заявления Холмса мне чуть не стало дурно. И без этого обстоятельства, о котором упомянул Холмс, против Перрота свидетельствовало слишком много улик; замечание же моего друга еще более усугубляло положение нашего клиента.

— Ну вот, вы сами видите! — воскликнул Нидхэм. — Это дело уже можно считать закрытым.

— На первый взгляд именно так и может показаться, — ответил Холмс. — Тем не менее, инспектор, с вашего позволения, я хотел бы сам осмотреть некоторые из имеющихся улик. Уверен, что вы не станете препятствовать попытке защитить моего клиента.

— Если вы хотите взглянуть на стаканы из-под хереса, так их уже убрали на место… — начал было Нидхэм.