В этот момент в дверь постучали, и Холмс шепнул мне:

— Желаю вам успеха, друг мой. — И, скрывшись в спальне, оставил меня в одиночестве.

В эти последние несколько секунд я почувствовал, как вся моя уверенность куда-то улетучилась.

Смогу ли я в нужный момент вспомнить о том, что инициалы В. I. ставил на своих изделиях мастер-ювелир Дэвид Вильом-старший? Или о том, что эмаль бирюзового и вишневого оттенков впервые стала применяться на Бильстонской мануфактуре в 1760 году? Как бы то ни было, я постарался взять себя в руки и самым уверенным тоном, на какой только был способен, произнес:

— Войдите!

Дверь тут же распахнулась, и в комнату вошел Вессон. При первом взгляде на него я немного расстроился, поскольку ожидал увидеть перед собой совсем другого человека.

Вессон оказался тщедушным худым мужчиной маленького роста; резкие, заостренные черты его лица чем-то напомнили мне хорька. Он стал подозрительно оглядывать комнату, бросая быстрые взгляды во все углы.

Если это был Сорока, то он никак не вписывался в мое представление о миллионере, даже самом эксцентричном.

— Вы здесь один, мистер Смит? — спросил он так, как обычно говорят мелкие чиновники: выговор кокни резал мне ухо.

— Конечно, — ответил я с ноткой возмущения в голосе. — Сделка является совершенно конфиденциальной и касается только нас двоих. Мой клиент настаивал на полной секретности этого дела.

— А что у вас там? — спросил он, указав рукой ни дверь в спальню.

Мне ничего не оставалось, кроме как резко повысить голос, чтобы Холмс наверняка услышал мой ответ.

— Эта дверь ведет в спальню, — громко сказал я. — Хотите ее осмотреть, мистер Вессон? Прошу вас, сэр, позвольте мне вам продемонстрировать, что в спальне никого нет. Мне бы вовсе не хотелось, чтобы у вас зародились подозрения, будто содержание нашей конфиденциальной беседы может стать известно кому-нибудь еще. Необходимо, чтобы между нами с самого начала установились доверительные отношения.

С видом оскорбленного достоинства подойдя к двери, я распахнул ее настежь, моля Бога лишь о том, чтобы моя нарочито длинная тирада дала Холмсу время найти себе надежное укрытие.

Увидев, что комната пуста, я испытал огромное облегчение.

— Вот видите — здесь никого нет, — с достоинством сказал я.

Вессон слегка смутился и пробормотал что-то маловразумительное о необходимости сохранения полной секретности нашей встречи. Мы прошли в гостиную, где я предложил ему сесть в то кресло, которое Холмс предусмотрительно поставил так, чтобы наш посетитель оказался спиной к спальне. Дверь за собой я прикрыл неплотно, дабы не защелкнулась задвижка. Расположившись напротив Вессона и поставив на низкий столик, стоявший между нами, сафьяновый ларец, я краем глаза заметил, что дверь в спальню неслышно приоткрылась на дюйм или два.

Как только я откинул крышку ларца, все внимание Вессона целиком переключилось на его содержимое, и нашему посетителю уже было не до того, что происходит у него за спиной. Хотя коллекционер и старался не выказывать интерес, его маленькие, черные глазки неотступно следили за каждой вещицей, которую я вынимал из ларца, разворачивал и клал перед ним на стол. Я специально раскладывал их таким образом, чтобы боковой свет из окна выигрышно играл на гранях камней, красочной поверхности миниатюр и яркой эмали табакерок. Экспозиция получилась впечатляющая.

Даже если Вессон был не Сорокой, а лишь его представителем, он показал недюжинные познания. Его с полным основанием можно было назвать экспертом в области миниатюрного искусства. Он вынул из кармана ювелирную лупу и стал тщательно осматривать все вещицы, а я тем временем демонстрировал ему собственные познания, рассказывая о восхитительной эмали табакерок и тонкой работе художника.

Как оказалось, я зря метал бисер. Вессон интересовался лишь ценой каждой вещи да ворчал что-то себе под нос перед тем, как положить на стол очередной предмет и взять следующий, чтобы подвергнуть его столь же скрупулезной экспертизе.

Лишь придирчиво осмотрев все фамильные драгоценности, он проговорил:

— Цены слишком высоки.

Я ответил ему заученной фразой, которую мы подготовили вместе с Холмсом:

— Эти предметы уникальны. На публичном аукционе за них можно было бы выручить значительно больше, однако мой клиент предпочитает продать их частным образом. Тем не менее, если вы решите приобрести все собрание целиком, а не разрозненные вещи, возможно, он немного уступит. Конечно, вы понимаете, что в случае достижения предварительного соглашения мне необходимо будет проконсультироваться с моим клиентом.

Будучи уверен в том, что он примет это предложение, я начал заворачивать драгоценности одну за другой и класть в сафьяновый ларец. Но когда я дошел до миниатюрного портрета молодой дамы кисти Сэмюэля Купера, он схватил меня костлявой рукой за запястье.

— Эту вещь заворачивать не надо, — резко сказал он. — Я беру ее. Вы, полагаю, хотите получить на нее наличными?

С этими словами он быстро вынул бумажник, раскрыл его, отсчитал банкноты и положил их на стол. Пока я с ужасом наблюдал за его действиями, Вессон быстро накрыл красочную поверхность миниатюры ватой и обернул ее в бумагу. К такому повороту событий Холмс меня не подготовил, и, когда миниатюра исчезла в кармане пальто Вессона, я настолько растерялся, что не мог выдавить ни слова. Покупатель, кстати, и не дал мне такой возможности. Уже в дверях он бросил через плечо:

— Передайте вашему клиенту, что я ему еще напишу.

В следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Не будет преувеличением сказать, что я впал в шоковое состояние. Какое-то время я так и стоял, будучи не в силах пошевелиться; в голове у меня вертелась лишь одна мысль — о том, что я уже ничего не могу изменить. Вессон ушел и унес с собой бесценную фамильную драгоценность, переходившую от поколения к поколению в семействе Бедминстеров.

Холмс мне так верил, а я его подвел!

С тяжелым сердцем я аккуратно упаковал в ларец остальные сокровища, взял кеб и вернулся на Бейкер стрит. Бросившись в кресло у камина, я не мог думать ни о чем, кроме того, что же мне сказать Холмсу.

Никогда раньше время, казалось, не тянулось настолько медленно. Весь день и весь вечер я слушал бой часов, отсчитывавших каждый час, и ждал, когда же наконец раздадутся знакомые шаги у входной двери. Пробило десять, потом одиннадцать, а от друга моего не было ни ответа, ни привета. Совершенно измотанный бурными переживаниями, в полночь я решил лечь, но толком заснуть так и не смог — возбужденный разум и в забытьи продолжал корить меня за то, что я натворил.

Холмс вернулся домой лишь в половине четвертого утра. Хоть я и дремал, но чувства мои были настолько обострены, что я услышал, как кеб остановился у входной двери и вскоре в замочной скважине повернулся ключ.

Мгновенно очнувшись, я встал, зажег свечу, накинул халат и спустился в гостиную. Там я нашел Холмса, внешность которого сильно изменила наклеенная борода и плоская кепочка. В стакан с виски он наливал из гасогена[27] содовую воду.

— Мой дорогой друг! — сказал он, как только я открыл дверь. — Неужели я вас разбудил? Право, очень жаль.

— Это я должен перед вами извиниться, — запинаюсь, проговорил я. — Боюсь, Холмс, я завалил все это дело с Вессоном и навлек на вас крупные неприятности. Только подумайте: я позволил ему унести портрет! Скажите, что мне сделать, чтобы исправить эту непростительную оплошность? Если хотите, я принесу свои извинения лично лорду Бедминстеру…

— Ах, вы об этом! — сказал он, небрежно махнув рукой. — Пусть вас это совершенно не беспокоит, Ватсон. Мы сможем забрать у Сороки миниатюру, когда нам заблагорассудится. Хотите виски с содовой?

От веселой беззаботности моего старого друга у меня словно гора с плеч упала. Лишь после того, как мы оба удобно устроились в креслах у камина, гаснущее пламя которого Холмс вновь раздул, до меня дошел смысл его небрежной ремарки.