Крис уловил коварный замысел Антона с лёту, стоило только тому глазами указать на пленного, два мёртвых тела у палатки и при этом лукаво подмигнуть.
— Что с этими, кто их? — спросил он генерала, указывая на трупы и разворачивая Сократа таким образом, чтобы тот мог вдоволь налюбоваться на своих бывших подельников.
— Не признавались, гады. Пришлось пустить в расход.
— А этого куда?
— Смотря по тому, как вести себя будет, а пока — на допрос.
— Давай, шевелись, bastard! Чего застыл? Move your ass! What the hell are you waiting for? — заорал что есть силы Крис и втолкнул полумёртвого от страха Сократа в пропитанный порохом (тому показалось, что ещё и кровью) бывший штаб наёмников. Следом вошёл Антон. В палатке за столом сидел капитан Макеев с обычным своим угрюмым видом и закатанными по локоть рукавами. В углу очень кстати стонал тяжелораненый, без сознания Гром и лежал (санитары ещё не подоспели) ещё один убитый бандит. Обстановка для психологического допроса — нарочно не придумаешь.
— Фамилия, имя, отчество? — тихо спросил Антон.
— Я всё скажу, не сомневайтесь! Я никого не убивал! Я всё скажу!
— Итак?
— Ерёмин Александр Митрофанович, 1981 года рождения, русский, женат, проживаю…
— До биографии твоей, господин Ерёмин, мы, Бог даст, ещё доберёмся. Это в случае, конечно, полной искренности и готовности сотрудничать с Армией обороны. Ты ведь и сам знаешь, сколько за тобой водится разных грешков, не так ли?
— Спрашивайте, я всё скажу!
— Где Профессор? Его нет ни среди убитых, ни среди пленных. Скольких мы насчитали тех и других, товарищ Макеев, а? Одиннадцать? А сколько всего было людей в лагере? Ну, Ерёмин?
— Двенадцать, гражданин начальник, ровно двенадцать! Семь военных, включая меня (хотя я не военный, верьте мне, и я ещё докажу это!), трое бывших зэков и два гражданских — Профессор, как вы верно изволили выразиться, и иностранец по фамилии — а может, прозвищу? — Андерсен, но откуда он, этот иностранец, я ей-богу не знаю.
— Ладно, Бога и Андерсена пока оставим в покое. Сейчас меня интересует Профессор. Что тебе о нём известно?
— Честно? Почти ничего. Гром нам категорически запретил общаться с гражданскими. Даже говорить с ними. Этот Профессор (так его звали за глаза ребята, но он, насколько я знаю, не возражал) с утра до ночи копался под землёй. Чего уж он там искал, неизвестно, только однажды ночью они с Громом вывезли на тачках и поместили в старый дот — я покажу, где это, — какие-то контейнеры серого цвета.
— Сколько их было?
— Вообще-то никто из нас их в натуре не видел, точнее, не должен был видеть. Таскали они эти штуки впотьмах, пыхтели, как негры на плантациях. В жизни бы не поверил, что Гром, который палец о палец бесплатно не ударит, способен так упираться. Потом, как они, значит, перетаскали эти контейнеры в дот, на другое утро замуровали вход железной дверью и поставили часового. Но я-то всё видел! Я в ту ночь дежурил по лагерю. У меня на глазах всё и происходило.
— Так сколько?
— Семь было контейнеров, ровно семь, господин генерал.
— Когда и куда потом делся Профессор?
— А вы меня не расстреляете?
— Будешь говорить правду, останешься жив. Слово офицера.
— Буду, господин начальник, обязательно буду. Какой мне смысл врать! Сегодня ночью ушёл Профессор. Провожал его Гром. Я их видел издалека, со спины. Больше, вот те крест, ничего не знаю. Куда, зачем он ушёл? Ничего не знаю.
Собственно говоря, Антон выяснил почти всё. Всё, что хотел. Ситуация предельно осложнилась. Несмотря на удачную и почти бескровную операцию, в самой главной для них задаче — захвате контейнеров с боевым плутонием — образовалась огромная дыра. Исчез, и притом в неизвестном направлении, целый контейнер радиоактивной «дряни», способной уничтожить миллионы людей. Надо действовать, и действовать надо безотлагательно!
— Этого — в Казачий Дюк, под строгий присмотр, — приказал Антон капитану Макееву, краем глаза отметив несказанное облегчение на лице Сократа, — пусть живёт, пока не врёт. Всем командирам — срочно собраться у меня».
Сократа увели. На носилках вынесли и Грома, который своими жалкими стонами так успешно играл свою роль — деморализовывал и без того не храброго десятка Сократа. Офицеры остались в одиночестве.
— Что ж, товарищи мои дорогие, думаю, картина всем предельно ясна. С этого момента и до того счастливого часа, когда отыщется пропавший седьмой контейнер, мы с вами живём в режиме чрезвычайного положения. Наша последняя, но, признаюсь, весьма слабая надежда — внешний контур оцепления. Если Профессор задержан, мы с вами можем дальше спать спокойно. Если нет?.. Но не будем пока о грустном. Сложность ситуации ещё и в том, что никто из здесь присутствующих (Антон сделал паузу и обвёл глазами своих товарищей) не вправе разглашать то, чему мы стали свидетелями. Никому! Даже жене! Даже папе с мамой! Соответственно, нам будет очень трудно объяснять подчинённым, почему они должны, не смыкая глаз, искать этот треклятый цилиндр.
Часа через два, когда были получены отчёты от всех постов и групп внешнего оцепления, худшие опасения Антона, увы, начали сбываться. Каким-то непостижимым образом Профессору удалось-таки просочиться сквозь плотный и, казалось бы, непроходимый заслон. Единственная зацепка, оставшаяся в их распоряжении, — упоминание о некоем священнике, проехавшем на телеге с бидоном молока мимо Казачьего Дюка. Дело было ближе к полуночи, и назвавшийся отцом Евсевием батюшка охотно объяснил дозорным, что едет из соседнего села Анисьино с последней дойки и спешит в Забелье, что в трёх верстах от Дюка, чтобы успеть доставить молоко для больной внучки. Бидон на всякий случай открыли — действительно молоко. Батюшку отпустили восвояси, сделав лишь отметку в журнале.
Антон теперь почти не сомневался — это был он, Профессор собственной персоной! Во всей, так сказать, красе! Перепроверить, конечно, стоило, но можно биться об заклад — ни про какого отца Евсевия в Забелье никто и слыхом не слыхивал, и всё это липа, изобретательно, даже талантливо состряпанная Профессором, чтобы эвакуировать хотя бы один контейнер из опасной зоны. Каков, однако, артист! И надо же — ушёл, ловкач, не чистым полем (там его наверняка бы тормознули), а напрямки — через Казачий Дюк! Контейнер, вероятнее всего, был спрятан на дне бидона с молоком. Смело, ничего не скажешь!
Оставалась, правда, ещё одна неясность — она же, возможно, и надежда. Это тот самый пресловутый Крот в штабе Антона, сообщивший Грому и Профессору о подготовке операции «Захват». Через него, если постараться, можно вытянуть весь клубок. Дело за малым — вычислить и взять с поличным «засланного казачка», заставить его работать на себя. Впрочем, всему своё время. Пока же, увы, приходилось констатировать: «источник» Грома сделал своё чёрное дело. Слава Богу, что удалось застать-таки бандитов врасплох: не ожидали они атаки раньше срока, А не то не избежать бы тяжёлых потерь. Эх, дела! Оправдывайся теперь перед Центром!
Генерал устало присел на поваленное дерево. Рядом пристроился Крис. Оба молчали, думая, вероятно, об одном и том же. Каждый, исходя из опыта прожитой жизни, сознавал: одна операция кончилась — другая здесь же и началась. Каждый проигрывал в уме варианты дальнейших действий, готовясь в дружеском споре предложить лучший, то есть кратчайший путь к истине. Каждый сознавал свою личную ответственность перед лицом той угрозы, которая внезапно нависла над всеми ними в виде этого пропавшего контейнера. Над их общиной. Над тысячами и тысячами неизвестных им людей, перемалываемых жерновами Исхода в эти «последние дни».
Игра не кончилась. Она только начиналась. И будет эта игра очень даже непростой — скорее всего, намного сложнее и опаснее, чем все их теперешние предположения. Но они были не просто солдатами. Они были православными воинами, и как таковые в любой, самой отчаянной, самой, казалось бы, безнадёжной ситуации они вправе молитвенно уповать на то, что все испытания даны им неслучайно, а ниспосланы свыше — по воле Божьей или по Его попущению. И не бывает испытания, превышающего силы испытуемого. Не их дело оспаривать пути Божьи. А дело их — каждый день, каждую секунду прожитой жизни исполнять волю Того, кто однажды раз и навсегда призвал их идти за Собой, вернул в воинский строй и обязал к священному служению.
