Эван сел в кровати. Полгода назад, под давлением левых сил в Израиле и проарабски настроенных политиков во всем мире, премьер-министр Шарон провел так называемое «Размежевание» – ликвидацию еврейских поселений в районе Газы и в Северной Самарии. Одним из уничтоженных самарийских поселений был Канфей-Шомрон, где жил Эван. В двадцать три года обычно не страдают бессонницей, но с тех пор, как его дом разрушили, а его самого вместе с остальными жителями Канфей-Шомрона забросили в эту иерусалимскую гостиницу, он ни одной ночи не спал нормально. Единственное лекарство – подумать о чем-нибудь хорошем... О Вике! Вспомнить, как вчера они с Викой спускались в пещеру...

...Сталактиты были маленькими, но прекрасными. Некоторые напоминали осиные гнезда, другие торчали звонкими стрелами из перевернутого колчана, третьи свисали сосульками, но не обычными, а разноцветными – у основания коричневыми, в среднем течении оранжевыми, а острия у них при этом золотились.

– Иди сюда! – прошептала Вика, делая шаг вглубь пещеры, куда уже не доставали лучи, проникающие сквозь полутораметровую в диаметре дыру в земле.

Эван последовал за ней, улыбаясь. Три минуты назад он уговорил ее спуститься в эту пещеру, и вот полюбуйтесь-ка – она уже командует.

– Возьми свечку! – окликнул он девушку и протянул ей огарок.

Она вытащила из сумочки зажигалку, чиркнула колесиком. Эван поморщился – он не был в восторге оттого, что Вика курит, но надеялся, что после свадьбы все изменится. А когда она будет, эта свадьба? Эван полжизни отдал бы, чтобы завтра. Но на этом пути столько шлагбаумов...

В этот момент огненный цветочек в ее руке расцвел, и сталактиты, до того скрывавшиеся во тьме, свесились с потолка лапами неведомых чудовищ, потянулись к Викиной голове с хвостиком на затылке. Она двинулась вперед со свечой в руке, и стены поплыли вокруг нее, тени устроили хоровод на потолке пещеры, из которого, словно из пальцев героя ужастиков девяностых годов Фредди Крюгера, высунулись лезвия когтей. Вика стояла под ними, маленькая, курносая и беззащитная. У Эвана, который был минимум на две головы выше ее, возникло подсознательное желание защитить ее, сгрести в охапку и по этой деревянной приставной лестнице, у которой половина перекладин обломана, унести наверх, туда, где глаза обжигало самарийское солнце.

А Вика время от времени бросала снизу вверх взгляд на худое губастое лицо Эвана с темными полукружиями скул, вычерченными желтой графикой огарка. С удовлетворением отмечала она и то, что он опять надел лично ею связанную, кстати, довольно неровно, оранжевую кипу – цвет, разумеется, выбирал сам заказчик – с ярко-синей буквой V, которая должна была означать первую букву Викиного имени, но выглядела, как вера в победу. Впрочем, Виктория она и есть «виктория».

– В Америке такие пещеры есть? – спросила Вика.

– А как же! – воскликнул Эван. – Возле Лесингтона – целая анфилада. Представляешь, сталактитовый дракон! А следом – сталактитовые водопады. Самый большой, конечно же, называется...

– «Ниагара», – закончила Вика и рассмеялась.

– Точно, – подхватил Эван. – А за ним начинается так называемая «Галерея дьявола».

– Почему «так называемая»?

– Потому что никакого дьявола я там не видел. Стоит посреди зала какой-то сталагмит. Действительно, если постараться, можно увидеть в нем женскую фигуру.

– Ну вот, а говоришь, ничего дьявольского нет!

– А дальше, – продолжал Эван, – через узкий коридор попадаешь в пещеру, которая называется «Храм Соломона». Правда, с настоящим храмом Шломо нет ничего общего, но красиво, ничего не скажешь. Сталактиты там почти прозрачные и достают до самой земли. А что же там дальше? – запамятовал он. – А, ну конечно же – «Дубильня».

– Чего-чего? – изумилась Вика.

– Дубильня. Кожевенный завод. Ну, где шкуры разделывают. Представляешь, с потолка свисают самые настоящие шкуры, только сталактитовые. А затем идет «Барабанная комната».

– Почему «Барабанная»?

– Потому что там есть один сталактит такой, если по нему врезать, будет звук, как у барабана.

– А он при этом не разобьется? – озабоченно спросила Вика.

– Ну, это смотря как врезать. Пока не разбили.

– А в каком штате этот Лесингтон?

– Как «в каком»? У нас, в Вирджинии.

– Здесь, в Израиле, тоже есть пещера с большими сталактитами. «Сорек» называется. Только я в ней ни разу не была. Кстати, ты сам себя слышишь? – в голосе девушки зазвучал легкий сарказм. – «У нас, в Вирджинии...»

Как бы темнота пещеры это ни скрывала, Вика точно знала, что смуглый Эван сейчас краснеет изо всех сил. Так ему и надо!

– Любишь ты свою Америку! – усмехнувшись, заключила она.

– Люблю, – печально согласился Эван.

Вика расхохоталась.

– А как же Земля Обетованная?..

– Ты знаешь, – задумчиво сказал он, – может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что любовь к той стране, где ты родился, не мешает любви к Израилю.

– Неужели?

– Б-г сказал Аврааму: «Да благословятся в тебе все народы мира!» Так же, наверно, и в Земле Израиля благословляются все страны мира.

– Ничего подобного. Это разные вещи. Насчет народов сказано совершенно точно. Здесь ты, действительно, встретишь евреев отовсюду и всех цветов, если, конечно, считать их евреями. А если бы в Земле Израиля, как ты говоришь, благословлялись все страны, здесь было бы по кусочку от природы со всего света. Ну и где же все это? Где мои любимые степи?

– Дело не во внешней схожести. Моих любимых лесов с гигантскими дубами, как в окрестностях Бостона, здесь тоже нет. Я ведь в Вирджинии бывал так, наездами, а жил, в основном, в Бостоне. А что до любви к другим странам... Понимаешь, Эрец Исраэль – это сердце мира. Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, любовь к сердцу не мешает любить все тело.

– Ой, как красиво сказано! Шестнадцатого обязательно скажи это моим родителям. Они ничего не поймут, но проникнутся.

Своды пещеры, казалось, еще ниже нагнулись, чтобы не пропустить ни одного из слов девушки. Пламя тянулось к сталактитам, как губы козленка к материнскому вымени.

– Шестнадцатого все решится, – продолжала Вика, бродя по пещере с огарком и обдирая взгляд о гирлянды обломанных сталактиты, немного напоминающие крылья летучих мышей. – Год, представляешь, целый год они звонили сюда и давили на меня, чтобы я перебиралась к ним, «вернулась», как они говорят, а вот теперь я умолила их самих приехать. Правда, на один день! Потому что через два дня и папе и маме на работу – их и так еле-еле отпустили. Ну ничего, они тебя увидят, поймут, что я в хороших руках, и перестанут рыдать по телефону. А то «Мы без тебя не можем!» да «Чего тебе там делать?» Я ведь без них тоже не могу! Вот пусть сами обратно в Израиль и переезжают! Если встреча пройдет нормально, ты им понравишься, и они перестанут меня тянуть, то вполне вероятно, они и вернутся сюда.

Эван мысленно отметил, что родители хотят, чтобы Вика ВЕРНУЛАСЬ ТУДА, а она хочет, чтобы они ВЕРНУЛИСЬ СЮДА. Трогательно.

Между тем Вика продолжала:

– Эван, пойми, ты должен расположить их к себе! – в ее голосе послышались умоляющие нотки. – Забросишь пейсы за уши, оденешься поприличнее, покажешь себя этаким джентльменом из общества. Ты же американец! Постарайся их обаять! Я, конечно же, тебя очень люблю, но ведь это... это моя семья, Эван!

Ее семья. Отец с матерью приехали в страну – и растерялись. Ни языка, ни специальности, которая была бы нарасхват... И главное – все чужое! В России «еврей» означало – русский интеллигент. «Еврей» значило Пастернак, чьи стихи Моисей Григорьевич когда-то вместо колыбельной читал дочери, укладывая ее спать или кормя с ложечки. «Еврей» значило тот, кто на пресловутой московской кухне решает судьбы мира... А тут какие-то странные обычаи... и люди какие-то странные... и проблемы... ТАМОШНЯЯ боль ЗДЕСЬ не болела. Все, чем они жили там, здесь выходило чем-то периферийным. Хорошо хоть, квартиру в Москве не продали, а сдали. Покрутились в Израиле несколько лет – она на никайоне{Уборка помещений, мытье полов.}, он на шмире{Охрана.}, так и не прижились. А потом тот судьбоносный звонок из Москвы: «Фирма разрослась, и тебя там ждут! Приезжай, примем в любой момент». Легко сказать: «Приезжай!» Дочери-погодки успели подрасти, попасть в армию и так полюбить эту страну, что никакими силами их теперь в Россию не вытянуть. Старшая, Наталья, та просто в армии осталась сверхсрочницей, а младшенькая, Вика, демобилизовалась и пошла работать. Так они и живут в Ариэле – в квартирке, где еще год назад ютились с папой-мамой, теперь роскошествуют на просторе. А тут еще младшая сообщила родителям радостную весть, дескать, нашла свою любовь, которая на всю жизнь. Хороший парень, в кипе и с пейсами. Счастливые папа с мамой кое-как с пола поднялись, валидол приняли, попытались было заикнуться, что и на Руси хорошие парни не перевелись, внимательно выслушали ответ, снова приняли валидол и начали собираться в Израиль, дабы разобраться на месте. Приезд подгадали под Викин день рожденья, чтобы получилось естественно и ненавязчиво. Фирма, столь радостно распростершая объятия ценному работнику Моисею Григорьевичу, именно в силу его ценности отказалась отпускать его больше чем на три дня. Так и получалось – день туда, день (рожденья) там и день обратно. На эту встречу Вика возлагала огромные надежды. Перед Эваном была поставлена задача обаять ее родителей.