Мы приехали в Судак совсем вечером, когда уже стемнело, так что мама успела только, слегка разобрав вещи, уложить нас в постели. Она мне рассказывала потом, какую мучительную ночь она тогда провела. Сережа горел как в огне, стонал и метался. Она не отходила от него и не раздевалась до утра. И только умиротворяюще действовала на нее волшебно-прекрасная южная ночь. Наша комната имела балкон, выходивший прямо на море. Между кипарисами над морем сияла полная луна. Мама несколько раз в течение ночи выходила на балкон и, несмотря на свое крайнее утомление и беспокойство, упивалась окружающей ее красотой.
На следующий день хозяйка нашего дома указала маме хорошего врача-женщину по фамилии Дельбари. Дельбари осмотрела Сережу и нашла у него глубокий бронхит, развившийся как осложнение коклюша.
Первую неделю нашей жизни в Судаке, пока не приехал папа, а у Сережи держалась высокая температура, я была в значительной степени предоставлена самой себе. К морю одну меня мама не пускала, и я большую часть времени проводила возле дома, на небольшом пустыре, в те весенние дни сплошь покрытом цветущими красными маками. С этого пустыря хорошо было видно море и горы (которые я видела впервые), и я подолгу сидела так, прямо на земле, среди маков.
Дальше я уходить боялась. Чуть ли не в первый же день нашей жизни в Судаке меня напу-гали соседские ребятишки - сыновья жившей рядом в домике простой женщины, уборщицы или прачки. Это были совсем маленькие дети, пяти и трех лет. Но каким-то образом они сумели меня сильно испугать. Звали их почему-то Лапка и Пуйка, хотя настоящие их имена были Сережа и Шура. Старший - Лапка, худенький, болезненный мальчуган, выскакивал из своего дома и с криком бросался на меня, загораживая мне дорогу. От него не отставал хорошенький черноглазый карапуз Пуйка. Я, большая, девятилетняя девочка, не умела справиться с малышами и защитить себя и в страхе убегала от них.
Позже я подружилась с этими ребятами и играла с ними. Они оказались хорошими, веселы-ми мальчишками. Особенно мил и забавен был маленький Пуйка. А следующей зимой мы узнали через Жуковских, что Лапка скончался от какой-то инфекционной болезни. У меня много лет хранилась красивая розовая ракушка, подаренная мне Пуйкой.
Хозяйство наше быстро наладилось. Жизнь в Судаке была тогда еще не нарушенной, благоустроенной и удобной. Мама стала брать обеды у женщины по имени Мария Васильевна Пипопуло, которая жила тем, что отпускала домашние обеды отдыхающим. Её соперницей и конкуренткой в этом деле была женщина по имени Мария Ивановна Попандопуло. Мы много смеялись по этому поводу.
Через неделю или дней через десять после нашего приезда в Судак приехал и папа. К этому времени Сереже стало лучше, у него начала падать температура, и он повеселел. Мы с огромным нетерпением ждали папиного приезда. Помню, что в тот день, когда его ждали, мы буквально не находили себе места Задолго до того часа, когда он мог приехать, я водрузилась на подоконник и не спускала глаз с дороги, на которой должна была показаться коляска. А Сережа, лежа в постели, каждую минуту спрашивал меня, не вижу ли я коляску. Я сидела на окне очень долго и наконец, потеряв терпение, предложила Сереже сыграть в дурачки. Как только мы начали игру, приехал папа. Так мы и пропустили момент его приезда.
После этого Сережа еще недели две продолжал лежать. Но мне стало уже значительно весе-лее. Папа почти все время был со мной. Мы по целым часам просиживали с ним среди маков, которыми он очень любовался, и на пляже около моря. Я сразу обнаружила, что судакский пляж наполнен замечательными сокровищами - чудесными разноцветными камешками - и начала с азартом собирать эти камешки. Меня особенно привлекали мел-камешки и миниатюрные ракушки разных фасонов.
Я подбирала их один к одному, преимущественно выбирая самые крошечные. Выходило очень красиво. Для своей коллекции я сшила мешочек из белой тряпки. Так в этом мешочке мое сокровище было привезено в Москву. Папа забрал мешочек к себе и долго хранил его в ящике своего письменного стола.
Через два-три дня после папиного приезда в Судак приехала и Лили, которая поселилась в нашем доме, в комнате рядом с нами. После этого наша жизнь стала уже совсем интересной. Сережа быстро поправлялся, и, наконец, Дельбари разрешила ему вставать.
Как сейчас помню, что тот день, в который она велела ему подняться с постели, приходился на понедельник. Как только она ушла от нас, папа заявил, что понедельник - несчастливый день, и он не разрешил Сереже встать до вторника. Сережа пришел в отчаяние, плакал и умолял позволить ему встать, но папа был неумолим, и Сереже пришлось пролежать лишние сутки.
Когда все вошло в свою колею и мы начали нормально жить, у нас нашлись товарищи для игр. Скоро составилась целая компания мальчишек, и при ней одна девочка в моем лице. В эту компанию, кроме нас двоих, входили: сын агронома А.И.Угримова Шушу Угримов, которого мы знали еще в Москве, сын В.С.Гриневич Толя и мальчик, с которым мы познакомились в Судаке на пляже, Ваня Биск. Больше всего времени мы проводили у моря.
Я впервые тогда увидела курортную публику и глазела на нее во все глаза. Помню, что особенно поражала мое воображение одна толстая барыня, которая каждый день ложилась на одном и том же месте, на границе мужского и женского пляжей, голая, в черных чулках и под зеленым зонтиком.
В стороне от моря в Судаке расположены были пологие складчатые холмы, почти голые, на которых росли только полынь, каперсы и какие-то южные колючки. Мы с Сережей иногда уходили туда вдвоем играть. Еще в Москве мы увлеклись игрой в индейцев. В годы нашего детства почти все дети с восхищением читали книги Купера, Майн Рида и других авторов, писавших о жизни североамериканских индейцев, и потом играли в индейцев.
Мы тоже, после того как прочитали эти романтические истории, постоянно изображали из себя краснокожих; сшили себе цветные туфли-мокасины, сделали головные уборы, разукрашен-ные перьями. Помню хорошо, как зимними вечерами в Москве мы вдруг решали играть в индейцев. Первым делом добывались пробки, которыми мы, предварительно обуглив их на горящей свече, разрисовывали себе физиономии. Затем надевались воинственные головные уборы, мокасины, какие-нибудь подходящие штаны и куртки, в руки брались луки и стрелы, и начинался дикий гвалт и беснование по всей квартире. Случалось, что в таком виде мы выскакивали к гостям в столовую.
Отправляясь в Крым, мы взяли с собой индейские костюмы. Удалившись от всех детей, вдвоем, мы бегали по склонам холмов в своих экзотических одеяниях, стреляли из луков, пользуясь свободой и открытым пространством. От этих минут в моем воспоминании осталось ощущение сухого знойного воздуха и запахов полыни и каперсов. Запах полыни мне очень нравился, а запах каперсов - нет; я недоумевала, как можно есть плоды растения, пахнущего так неприятно.
Самое интересное время настало для нас осенью, когда поспели виноград, грецкие орехи и миндаль.
У нашей хозяйки, Веры Степановны Гриневич, был небольшой виноградник поодаль от дома, а возле дома росли ореховые и миндальные деревья. Она позволяла нам ходить на вино-градник во время сбора винограда, участвовать в этом сборе и рвать для себя приглянувшиеся нам кисти. Это было ужасно интересно и совершенно ново для нас.
Меня пленял жаркий, пронизанной солнечным светом виноградник с прозрачными тяжелыми гроздями, висевшими среди крупных вырезанных листьев. Особенно нравились мне те кисти винограда, которые успели перезреть и сморщиться на солнце. Я выискивала их и рвала, т.к. они казались мне самыми вкусными.
Немало удовольствия доставил нам также миндаль. Его было у нашей хозяйки так много, что она давала нам его в неограниченном количестве. Мы ели его вволю, пока были в Судаке, и привезли целый запас в Москву, так что нам хватило потом на всю зиму. Я узнала тогда впер-вые, как растет миндаль, увидела, что он одет в двойную оболочку, сперва пушистую зеленую шкурку, а затем - в твердую деревянную, пористую скорлупку. Мы ели миндаль целыми пригоршнями, а скорлупки собирали, так как они шли у нас на разные поделки.
