Самая хорошенькая и симпатичная из девочек, брюнетка с тонким лицом Леля Воронцова, к тому же очень музыкальная, рано потеряла мать, но имела отца. Отец этот после смерти жены бросил своих четверых детей и пошел странствовать по святым местам. Лелю поместили в приют. Ее крошечную сестренку взяли на воспитание какие-то люди, и Леля ее навсегда потеряла из виду. А два брата стали воришками на Хитровом рынке. Один из них вскоре погиб от какой-то болезни. А другой подростком и все еще вором ходил навещать Лелю, когда она жила уже у Лили. Лили помогла ему бросить воровство и выбиться в люди. Он, кажется, жив до сих пор, имеет какую-то специальность и семью и всю жизнь близок с Лелей. Леля же окончила училище Гнесиных и стала музыкальным педагогом.
Я хорошо помню уклад жизни в квартире Лили, когда у нее жили девочки, на моей памяти уже почти взрослые гимназистки. Они жили в трех спальнях, одной большой, на первом этаже, и двух маленьких на втором, где была и спальня Лили. Внизу, кроме того, располагались три большие комнаты столовая, библиотека и кабинет Лили, все выходившие окнами в сад. А в библиотеке была дверь в сад, на террасу.
Папа упрекал Лили в том, что она сама занимает три лучшие, большие комнаты, в то время как у девочек кровати стоят близко одна возле другой. "Вы все же относитесь к Вашим девоч-кам, как к кухаркиным дочкам", говорил он при этом. Не знаю, насколько он был прав. Мне кажется, что девочкам жилось у Лили хорошо и отношения у них с ней были простые и естест-венные. Все они ее очень любили, а некоторые - Леля, Ольга маленькая, Настя, Женя, Липа большая - просто обожали и были с ней особенно близки.
Когда, в начале революции, стали выселять из домов их владельцев и лишать бывших бога-чей прав, девочки, некоторые из которых занимали к тому времени ответственные должности и были членами партии, подали бумагу в правительство; Лили больше не беспокоили, а впослед-ствии ей еще дали пенсию, которую она получала до конца жизни.
Хорошо помню я толстую, уютную кухарку Лили Аннушку, прожившую у нее много лет, и милую, черноглазую горничную Настю, с которой я дружила.
Помню, как однажды нас позвали вниз смотреть шарады в постановке девочек. Я запомнила только шараду-шутку "Стихотворение", где показан был капризный младенец, который "стих от варенья". Мне показалось это тогда ужасно смешным и остроумным.
Квартира Лили привлекала нас теми красивыми вещами, которыми она была полна. В комнатах стояла прекрасная старинная мебель, на стенах висели фамильные портреты в золотых рамах. Думается, что большинство вещей, в первую очередь мебель и фарфор, относились даже не к XIX, а еще к XVIII веку.
Лили была очень привязана к вещам - это было единственным свойством, связывавшим ее с ее сословием. Но она любила вещи не за их ценность, а за их принадлежность к семье, как память о прошлом и о дорогих ей людях. Она относилась к вещам, как к живым существам. Многие из них ей были дороги по тем памятным событиям, с которыми они были связаны, и она рассказывала нам об этих событиях целые истории. А для нас было истинным наслаждением рассматривать разные сокровища Лили.
Помню, как в одну из зим она болела воспалением легких и долго лежала в своей спальне. Мы несколько раз ходили ее туда навещать. Это была прелестная большая комната с балконом, оклеенная такими же обоями, как наша детская. Когда мы приходили, Лили позволяла нам залезать в один из ящиков ее туалетного комода, где лежали разные мелкие безделушки, и рассматривать их. Как хорошо я помню эти часы! Мы навещали больную Лили по вечерам. В комнате было полутемно, только на столике возле кровати горела лампа. Мы вытаскивали ящик и ставили его к Лили на постель. С упоением разглядывали мы вещицу за вещицей, а Лили наслаждалась нашей радостью и своими воспоминаниями, о которых с увлечением нам рассказывала. Чего только не содержал в себе этот узенький ящик! Какие-то мелкие фигурки из слоновой кости, дерева и металла, статуэтки зверей, крошечные чашечки, изящные коробочки всех сортов и размеров, карандаши, пуговицы. Наши маленькие пальчики перебирали все эти сокровища, хватали то одно, то другое. Потом мы начинали рассматривать разноцветные тряпочки, картинки, альбомы с рисунками Лили и Ольги Павловны, открытки. Мама буквально силком уводила нас домой ужинать или спать.
Лили вообще болела редко, у нее, как и у всех Орловых, был могучий организм. Но воспаление легких повторялось у нее несколько раз и она была подвержена сильным кашлям, которые обычно привязывались к ней зимой. К вопросам здоровья она относилась крайне легкомысленно, никогда не лечилась и не обращала внимания на свои недомогания. Также относились к этому ее мать и сестра. И им все сходило с рук, так как у них было действительно железное здоровье. Они нисколько не боялись ни заразы, ни простуды, ни желудочных заболе-ваний. По этому поводу можно рассказать о Лили два случая.
Один произошел еще до моего рождения, когда Сережа был грудной. Лили жила тогда на Садовой. Как-то летом или осенью 1906 года утром к маме пришли от нее с известием, что она серьезно заболела - у нее острое желудочное заболевание с высокой температурой и рвотой. Мама в течение дня не могла отойти от Сережи, а вечером, когда он заснул, пошла проведать Лили. Когда она вошла к ней в квартиру, то застала следующую картину: девочки сидят за ужином и едят окрошку и Лили сидит с ними и тоже ест окрошку. Мама пришла в ужас, а Лили смеялась, говоря, что у нее все прошло.
Другой случай был на моей памяти. Встав с постели после воспаления легких, в апреле-месяце, Лили вымыла голову и уселась на балконе на резком весеннем ветру сушить ее. И тут мама опять вмешалась, но снова встретила только смех.
Для нас, в детстве и потом, в течение всей остальной жизни, огромное значение имело то, что Лили была художницей. Она не только училась рисованию и сама хорошо работала как живописец, но смолоду, параллельно со своей широкой общественной деятельностью, активно участвовала в передовой художественной жизни России. Она была дружна с Серовым и другими художниками. У нее было много книг по искусству и репродукций; она всегда жила интересами искусства и постоянно, всегда и всюду, рисовала или писала красками. Это прошло через всю ее жизнь, до самой старости. Уже в 30-х годах, в последние годы жизни, она участвовала на одной из выставок женщин-художниц, устраивавшихся в Москве. Несколько раньше, в 20-е годы, она преподавала рисование в студии. Она и до конца жизни давала частные уроки детям. Через Лили получила я свое первое прикосновение к искусству. Она своими занятиями с нами и разговорами направляла наши мысли на искусство, на представление о прекрасном; это сливалось у нас, как и у нее самой, в одно целое с любовью к природе, к цветам, животным и птицам.
Душевная чистота и благородство Лили были причиной того, что она стоически перенесла потерю своего большого состояния в 1917 году. Я не помню с ее стороны ни одной жалобы, никакого озлобления. В первые годы советской власти она некоторое время служила в тогдашнем управлении по делам искусства, а потом до смерти давала уроки рисования и языков детям.
Когда начались уплотнения, ей пришлось переехать в одну комнату в нашу квартиру, в то время как Котлярев-ские переехали из розового дома в наш дом, в ее нижнюю квартиру. Последние 12-15 лет она прожила вместе со своей приятельницей Натальей Владимировной Корсаковой да еще с котом Лапкой.
Многие годы, уже после папиной смерти и смерти своей матери, она доживала свою жизнь, по-прежнему возясь с детьми, с животными и цветами. Почти каждый вечер проводила она у нас, с мамой и со мной, сидя за нашим чайным столом. Похудевшая и старая, но все с теми же милыми для нас чертами лица, манерой говорить и двигаться, она приходила и сидела, держа нашего серого кота на коленях. Обычно она приносила с собой какую-нибудь работу, большей частью чинку, и целыми часами терпеливо штопала чулки или клала заплатки на свои старенькие рубашки.
