— Правильно.

— Вспоминаю, что был обмен корреспонденцией, я действительно вспоминаю, что такое было. Это случилось года четыре или пять назад. Но, возможно, даже раньше. Этот римский профессор желал, чтобы я приехал к нему в гости, он был готов заплатить за то, чтобы я приехал к нему в Рим и помог идентифицировать какие-то арамейские папирусы. Но сам он был слишком занят, чтобы приехать сюда, на Гору Афон. Чуть позднее — это я уже вспоминаю другое — доктор Джеффрис, приглашая меня принять участив в переводе, ссылался на какого-то итальянского археолога, как на открывателя двух удивительных документов первого века. Но вот что касается личной встречи с Монти здесь, на Афоне, или в любом ином месте — нет, мне никогда не посчастливилось встретиться с ним.

— Я не об этом думал, — ответил Ренделл, пытаясь скрыть свое чувство горечи. — Мне просто хотелось удостовериться. — Он опустил портфель на пол, оставив на столе фотокопию ключевого папируса и лист с окончательным переводом с арамейского на английский. — Вот что я привез сюда, на Афон, чтобы показать вам. Но, прежде чем я покажу это вам, отче, позвольте объяснить возникшую проблему, ту самую, которую, как я надеюсь, вы разрешите.

Пропуская детали, касающиеся Богардуса и его роли в Воскрешении Два, Ренделл кратко объяснил, что некто, хотя сам Международный Новый Завет уже был в печати, споткнулся на некоем анахронизме, на несоответствии в переводе отрывка, описывающего бегство Иисуса из Рима через плодородную долину, где ранее было озеро Фуцинус.

— Так вот, согласно римским историкам, — сделал заключение Ренделл, — озеро Фуцинус было осушено только лишь тремя годами позднее.

Настоятель понял.

— Позвольте-ка мне глянуть на перевод, — попросил он.

Ренделл передал ему страницу с переводом.

— Это четвертая и пятая строка.

Отец настоятель прочитал перевод про себя, затем перечитал четвертую и пятую строки уже почти что вслух: “И Господь Наш, — ммм… — этой ночью прошел через обильные поля Озера Фуцинус, осушенные Клавдием Цезарем, возделываемые ныне…” — Грек задумчиво начал покачиваться взад-вперед. — Так. А теперь позвольте мне глянуть на арамейский текст, с которого перевод был сделан.

Ренделл передал отцу настоятелю фотокопию. Пожилой грек глянул на нее, скорчил недовольную гримасу и поднял голову.

— Но, мистер Ренделл, это же всего репродукция. Мне нужно видеть оригинал папируса.

— У меня нет его, отче. Мне, да и кому-либо другому, просто не позволили бы путешествовать с ним. Папирус слишком ценен. Они все хранятся под стражей в специальном сейфе в Амстердаме.

Было видно, что настоятель Петропулос разочарован.

— Тогда порученная вами задача будет вдвойне сложной. Читать арамейский текст, все эти мелкие значки — само по себе сложно. Но чтобы еще проверять их по репродукции, да еще и пытаться правильно перевести содержание — это практически невозможно.

— Но ведь эта фотография была сделана в инфракрасных лучах, чтобы выявить самые затертые значки, и…

— Не важно, мистер Ренделл. Репродукция — это всегда нечто вторичное, и практически всегда — для моих старческих глаз — невозможное для прочтения.

— Но, по крайней мере, сможете ли вы попробовать с этой фотографией, отче?

— Попытаюсь. Я действительно собираюсь этим заняться.

Охнув, он поднялся с места, подошел к столу, на котором стояла лампа, открыл ящик и вынул оттуда огромную лупу.

Затаив дыхание, Ренделл глядел, как настоятель наклонился, держа фотокопию папируса под лампой и внимательно разглядывая с помощью лупой. Несколько минут, в полной собранности, он изучал копию. Наконец Петропулос отложил лупу на стол, после чего шаркающей походкой вернулся к своему месту, где тут же взял лист с переводом и внимательно перечитал его еще раз.

Не говоря ни слова, он возвратил перевод Ренделлу и, взъерошив свою бороду, поднял листок с фотокопией вверх.

— Знаете, конечно же, у доктора Джеффриса и его коллег имеется то преимущество, что они работали с оригинальным папирусом. Учитывая это, можно сказать, что их перевод великолепен. Если это так, тогда кодекс <Кодексом назывались листы пергамента или папируса, сшитые в “книжку” — Прим. Перев.> или свиток, который данный фрагмент представляет, следует рассматривать как самое замечательное и волнующее открытие в истории Христианства.

— Я не сомневаюсь в этом, — согласился с ним Ренделл. — Я сомневаюсь лишь — или, по крайней мере, интересуюсь — был ли перевод с арамейского языка сделан точно?

Отец настоятель почесал бороду, чтобы выиграть время.

— Насколько я сам мог сделать суждение по фотографии, перевод сделан совершенно точно. Но я не могу поклясться, давать кому-либо обещания, что это именно так. Многие значки в тексте, как вы и сами могли видеть, выцвели, они практически стерлись, смазались с течением столетий. Некоторые слова, как раз в тех строках, которыми вы интересуетесь, едва читаемы.

— Я знаю, отче, но все же…

Не обращая внимания на гостя, пожилой хозяин продолжил:

— С этими древними рукописями всегда так. Неспециалист не может понять всей проблемы. Первое, мы имеем дело с физическим материалом, с папирусом. А что такое папирус, который был использован для рукописи вроде этой? Этот писчий материал изготавливали из сердцевины стебля папируса, растения нильского региона Египта. Сердцевина нарезалась на полосы, и два слоя этих полосок склеивались друг с другом крест-накрест. Окончательная “бумага” из папируса была не более стойкая, чем наша нынешняя дешевая оберточная бумага, и, конечно же, не приспособленная для того, чтобы пережить девятнадцать столетий. В сыром климате папирус распадается. В сухих условиях он живет уже дольше, но при этом становится совершенно ломким; он может превратиться в пыль под прикосновением пальца. Тот фрагмент папируса, фотографию которого вы мне показали, наверняка столь хрупок, столь изношен, что надписи на нем совершенно неотчетливы. Далее, в первом веке нашей эры, арамейские тексты записывались знаками квадратной формы, каждая буква или значок на такой рыхлой бумаге ставились отдельно. Кто-то может подумать, что теперь слова будет легче разделять и читать. Совсем наоборот. Значительно легче читать слова, в которых буквы соединены курсивом или каким-то другим его видом, вот только, к несчастью, соединенные слова, курсивное письмо появилось только в девятом веке. Вот какие имеются сложности, очень трудно преодолимые, если судить о тексте по его репродукции.