В качестве иллюстрации к этой гипотезе Владимир Бондаренко выводит на страницах своей книги целую галерею кратких жизнеописаний писателей, чьи даты рождения пришлись на эти трагические для России 1937 и 1938 годы. Читатель встретит здесь имена таких непохожих друг на друга и действительно знаковых для отечественной литературы писателей как Владимир Маканин, Валентин Распутин, Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Владимир Высоцкий, Александр Проханов, Леонид Бородин, Венедикт Ерофеев и многие другие.
"Уникальное поколение ХХ века! - восклицает автор в предисловии к своей книге. - Я рад, что первым, ещё двадцать лет назад обратил внимание на этот загадочный мистический феномен. Это был Божий замысел, сотворивший на фоне страсти и страданий самое уникальное поколение в ХХ веке!"
Несмотря на некоторую сомнительность последней строки этого предисловия (получается, что замышляя рождение Андрея Битова и Венички Ерофеева, Творец, чтобы было из кого переливать в них "неосуществленную энергию", сначала спустил в органы ГПУ разнарядку на расстрел Николая Клюева и Осипа Мандельштама), в целом гипотеза выглядит весьма привлекательно и, как ни пародийно это звучит, объясняет феномен появления множества Героев Социалистического Труда в 1960-80 годы, так как это, оказывается - проявили себя те самые пассионарии, которые, вобрав "неосуществленную энергию" тысяч расстрелянных и сосланных "кулаков", металлургов и ученых, пришли вместо них "по Божьему замыслу" на поля, в цеха и лаборатории послевоенного СССР.
Бондаренко всегда был склонен к дерзости и эпатированию публики, и его, конечно же, никак не мог устроить тот факт, что "поколение сорокалетних", о котором он пишет ещё с начала 80-х, может быть, только потому и обратило на себя его внимание, что к сорока годам человек достигает пика своего интеллектуального и творческого развития, а тут в литературу вошла сразу целая группа близких по возрасту авторов. Уже за саму только "историю русской литературы в портретах её писателей" (а именно к такому жанру я бы отнес его "Детей 1937 года") его можно было назвать одновременно и Плутархом, и Костомаровым нашего времени, но Бондаренко просто не был бы Бондаренко, если бы не продлил мысленно вектор судеб своих персонажей и не посмотрел, из какой именно точки истории они все появились. И увидел там бериевское пенсне и колючую проволоку ГУЛАГа, но не заледенел от ужаса, а написал оптимистическую книгу, словно бы воскликнув ею: "Ад, где твой плен? Смерть, где твое жало?.."
И, наверное, сам не заметил, что заложил основу новой концепции развития общества и истории. Ибо если он действительно прав, и появление плеяды талантов 37-го года рождения - это не что иное как ответная реакция "организма нации" на уничтожение прежней интеллигенции, то нам в таком случае не страшны ни новый Афган, ни Чечня, ни очередная перестройка. Потому что становится воочию видно, что народ существует по "закону колодца": чем больше из него черпают, тем активнее прибывает в него новая вода, и тем более она свежа. И губительным для него оказываются как раз не экстремальные периоды истории, а неподвижные застойные эпохи, когда его "вода" стоит на месте и загнивает, превращаясь в разлагающееся болото, что и подтвердил нам собой не так давно период брежневского правления.
Именно то обстоятельство, что явившиеся на место "отчерпнутых ведром эпохи" новые писатели представляляли собой, как мы только что сказали выше, "свежую" в творческом отношении "воду", делает справедливым и то наблюдение Бондаренко, что при всей своей разности и непохожести друг на друга (и даже, как выявило наше время, весьма отчетливом идейном антагонизме) "дети 1937 года" принесли в советскую литературу "героя, осознающего себя как личность, отстраняющегося от господствующей лжи". Понятно, что заполняя собой практически пустой, вычерпанный до дна колодец, они, пишет Бондаренко, не могли в своем созревании никого и ничто "продолжать" и "как бы начинали литературу заново, находили новые тропы, новых, непривычных для советской литературы героев". И когда "отчерпывавший" воду гулаговский ковш после смерти Сталина потихоньку все-таки остановился и в 70-80-е годы начался застой, в котором начала вызревать "тотальная порча партийной верхушки", они предъявили миру "героя-одиночку, отстаивающего права на порядочность, на правду, на свое соучастие в обществе перед серой тьмой..."
Без сомнения, книга Владимира Бондаренко вызовет у многих резкое неприятие и критику. И за то, что он отобрал для неё "не тех" кандидатур, и за саму её концепцию. Но главное - что она все же дает возможность понять нам сегодняшнее время. Увидеть, что вместо былого "отчерпывания воды", сейчас происходит полная засыпка колодца культуры и - не испугаться этого. Потому что опыт 1937 года показывает, что завтрашнее время ответит на этот акт прорывом новых родников - звонких, незамутненных, глубинных, таких, от которых аж зубы заломит. Которые, может быть, ещё только-только просачиваются где-то сквозь неразбериху наших будней, но которые уже наверняка родились, потому что время не может не компенсировать вычерпанные или засыпанные источники достойной заменой. А это значит, что будут ещё в нашей литературе и новый "Пушкинский дом", и новое "Прощание с Матерой", и новые "Москва - Петушки", и какой-нибудь будущий Бондаренко ещё обязательно напишет о них свою книгу, назвав её, скажем, "Дети 1993 года".
* * *
Вечером в малом зале Центрального дома литераторов проходило обсуждение саранского литературного журнала "Странник", о котором я пару раз писал в "Дне литературы". Были Капитолина Кокшенева, Вячеслав Дегтев, Петр Алешкин, Юрий Козлов, Виктор Широков, Владимир Дагуров, Александр Рекемчук... Поскольку обсуждение было затеяно артелью "ЛитРос", то, само собой, были Владимир Еременко, Вячеслав Огрызко и Аршак Тер-Маркарьян.
Практически все выступавшие журнал хвалили, говорили о сделанных им открытиях новых имен, о его православности. Я один пел не в унисон говорил о "ножницах" между острой и глубокой публицистикой "Странника" и его социально пустой, не отвечающей тому, о чем говорится в теоретической части журнала, прозе, в изобилии представленной жанром фэнтези, который своим псевдоисторическим антуражем и абстрактными добром и злом размывает всё то, что вроде бы вытекало из публикуемых тут же публицистических материалов.
16 мая, среда. По пути на работу купил "Литературную газету" - первый номер, который вышел под редакторством уже Юрия Полякова. Подробный анализ за время поездки в метро, конечно, не сделаешь, но какой-то принципиальной новизны по сравнению с тем, что было, я не заметил. Да и сам Поляков показался мне в своей передовой статье "Слово не птеродактиль" несколько как бы бледнее, чем в прежних его публикациях в "Московском комсомольце" или "Труде". Появился откуда-то несвойственный ему ранее симптом упредить кого-то в своей полной лояльности. Вот в первых же строках своего редакторского "манифеста" он заявляет, используя изобретенный, кажется, Александром Сегенем неологизм: "Давайте сознаемся: мы живем в эпоху нарастающего антиСМИтизма", - и тут же, словно испугавшись, что кто-то вдруг заподозрит в этом намек на его нелюбовь к евреям, опережающе выкрикивает: "Не путать с антисемитизмом - явлением непростительным!" (Здесь так и напрашивается догадка о том, что сегеневский антиСМИтизм только лишь для того им и использован, чтобы появилась возможность пристегнуть к чему-нибудь это замечание о "непростительности антисемитизма".) В целом же газета пока что осталась прежней - та же структура в подаче материалов, тот же круг обозреваемых авторов (Игорь Волгин, Стелла Моротская, Евгения Лавут, Дмитрий Воденников), тот же академик Сахаров в качестве символа русской науки...
