— Что я тебе говорил? — Николай сплюнул и повернулся к Раздолину, — Ведь он, подлец, продать нас хочет. Дескать, придут они за деньгами, а я их определю, восемь сбоку, ваших нет. Может, уже стукнул, а мы с ним, как с человеком… Да что с таким говорить! Вставить перышко, и дело с концом.

— Ты это брось, — Раздолин прищурил глаза, и Николай сразу осекся. — Твое дело телячье, понял? Если не хочет с нами «работать» — дело хозяйское, неволить не станем. И денег его нам не надо — закон есть закон. А ты слушай сюда.

Он взял Звонцова за плечо цепкими пальцами, и тот невольно пригнулся, повернув к Раздолину голову.

— Мы здесь не надолго, завтра уедем. Далеко уедем, в Сибирь, понял? Ну, вот. Заявлять тебе на нас ни к чему — ищи ветра в поле, а сам погоришь, как пить дать. Это я тебе говорю. А вот мы, если будешь нос воротить, тебя определим по-крепкому. И без шума. Понимаешь, какое дело — баба-то тебя запомнила, и если сообщить, куда следует, конец.

Некоторое время все трое сидели молча. Раздолин курил, задумчиво поглядывая то на Звонцова, то на Николая. Последний чертил на земле прутиком какие-то знаки. Прямые уверенные линии перекрещивались друг с другом, образуя какую-то конструкцию, и Петр, приглядевшись, внезапно понял, что Николай рисует решетку. 

— Вот так, — первым нарушил молчание Раздолин. — В таком плане.

— А зачем тебе это? — выдавил из себя Петр и не узнал своего голоса.

— Чего? Продать тебя? Да ни к чему, конечно. Это я так, чтобы ты понял: ссориться нам незачем.

— Я и так понял. Только не по мне все это. Не хочу я.

— Не хочешь — не надо, — вмешался Николай. — А хвост задирать нечего, ободрать могут.

— Ну, ладно, — Раздолин примирительно обнял Звонцова за плечи, — Не будем ссориться напоследок. Просто ты поможешь еще разок, и все. Понимаешь, завтра ехать, а в кармане кот наплакал. А насчет того, что говорили, забудь. Ничего не будет, это я тебе обещаю.

Они поднялись и вышли на улицу. Около завода уже никого не было. Петр посмотрел на часы, висевшие на перекрестке, у трамвайной линии, и у него остро заныло где-то под ложечкой. Вот, и сходил в театр… Раздолин перехватил его взгляд.

— Время еще есть, успеем. Да ты не робей, все будет чисто. Дело — верняк, без ошибки. Я уже говорил с барыгой — тысяча на брата обеспечена.

Звонцов не ответил. Что ж, он пойдет с ними еще раз: выбора нет. Конечно, деньги он не возьмет, с него хватит. Им овладело какое-то странное безразличие. Он представил, как сегодня опять поздно придет домой, шарахаясь дорогой от случайных прохожих, как дома заскрипят половицы под его ногами. Уж скорее бы, что ли…

Вера Сизова ни на минуту не сомневалась, что ей придется участвовать в патрулировании как полноправному члену дружины. Так хотелось настоящей, живой работы, дежурить с ребятами у кинотеатров, в парке, на трамвайных остановках!

Вере вспомнилось, как однажды к ним домой в новогодний вечер пришел отцовский знакомый с женой. Они немного опоздали и появились, когда уже все сели за стол. Громоздкий, с широкими плечами и короткой красной шеей, знакомый шумно возмущался.

.— Вы понимаете, нам сходить, а на передней площадке встал какой-то пьяный. Стоит и никого не пускает. Кондукторша уж его уговаривает и так, и эдак, а он уперся и ни в какую. И куда только милиция смотрит!

— А вы попробуйте улицу перейти в неположенном месте, — поддержал его кто-то из гостей, — живо узнаете, куда она смотрит. Никому тогда даже в голову не пришло, что здоровый, сильный мужчина даже один, без посторонней помощи, спокойно мог бы справиться с подвыпившим буяном.

Теперь все стало по-другому: люди с каждым днем все больше понимали силу общественного воздействия, все чаще вмешивались, обрывая какого-нибудь забулдыгу или разошедшегося подростка. Особенно усилилась активность населения после выхода постановления об участии трудящихся в охране общественного порядка и образовании народных дружин.

…На общем собрании института, когда было принято положение о народной дружине и избраны штаб и командиры отрядов, аспирант Молоков, избранный на этом же собрании командиром дружины, предложил создать при дружине агитационную группу для работы с населением.

— Конечно, участие в патрулировании, обеспечение на участке необходимого общественного порядка — это наша первейшая обязанность, — говорил Сергей, обращаясь к собравшимся в зале дружинникам. Именно по этой стороне нашей работы и будут в первую очередь судить о дружине, о том, какую пользу она приносит. Но этого еще мало. Основная работа, не столь заметная, трудная, порой даже неблагодарная, начинается потом. Вот задержали, например, какого-нибудь забияку. А что он собой представляет, как будет вести себя дальше, когда вернется домой из нашего штаба или милиции? Мы обязаны это знать. Больше того, мы должны помочь такому человеку, если еще не поздно.

Сергей остановился, переводя дыхание, и Вере показалось, что он посмотрел в ее сторону. 

— Когда мы поднимем общественность, создадим вокруг такого нарушителя мнение коллектива, чтобы он все время чувствовал на себе десятки, а то и сотни вни-мательных, требовательных глаз, когда он станет сознательным членом общества и это произойдет с нашим участием, вот тогда лишь мы с полным основанием сможем сказать, что не напрасно взялись за эту ответственную работу. К товарищам, которые должны войти в агитационную группу, следует предъявлять совершенно особые требования. Вдобавок ко всем качествам дружинника, о которых здесь так много говорилось, наши агитаторы должны выработать у себя особый такт, умение говорить с людьми, настойчивость в проведении воспитательной работы. А это у нас получается еще не всегда.

Кандидатов в агитационную группу оказалось много, но потом решили остановиться на семи. И надо же так случиться, что одной из первых в списке оказалась Вера. Она хотела было выступить с самоотводом, но вовремя одумалась. После того, что говорил о работе группы Сергей, об отказе не могло быть и речи. Самбы Молоков сказал: «Испугалась. Эх, а я-то думал…» А чтобы он думал о ней плохо, Вере совсем не хотелось. Так или иначе, а с оперативной работой ей пришлось распрощаться.

Первое время после собрания Вера с завистью глядела на ребят, собиравшихся в штабе перед выходом на дежурство.

Вот раскроется дверь, выпуская боевые пятерки, и дружинники разойдутся по участкам, вооруженные юношеской нетерпимостью к отвратительному наследию прошлого, еще омрачающему порой нашу жизнь, которая с каждым днем становится все краше и полнее.

…А ей пока приходилось раз в неделю дежурить в штабе, ожидая, что появится нужда в агитационной группе. Честно говоря, поначалу она здорово сомневалась в необходимости создания при дружине специальной группы агитаторов. Главное, чтобы люди поняли, что поступают некрасиво, увидели, что и окружающим небезразлично их поведение. А с этой задачей дружинники спокойно справятся и сами.

Однако со временем выяснилось, что работа в агитационной группе вовсе не была таким легким делом, как Вере показалось с первого взгляда…

Однажды она сидела в штабе, перелистывая журнал, в котором дежурные по штабу вели учет задержаний. В коридоре послышался топот нескольких ног, и Вера, закрыв журнал, повернулась к двери. На пороге появился небольшого роста неряшливо одетый человек вместе с двумя дружинниками из пятерки Архипова. Из кармана потрепанных брюк задержанного высовывалось горлышко бутылки. Человек часто дышал, на его красном с мутными глазами лице было выражение растерянности и неподдельной обиды.

— Вот, задержали в магазине, — сказал один из ребят, — лез без очереди за водкой, толкнул женщину. Когда задержали, стал выражаться, ну, и руками размахивал.

— Составим протокол, — Володя Звягинцев, дежурный по штабу, поднялся из-за стола и подошел к задержанному. — Ваша фамилия?

— Петров, Николай Степаныч Петров, товарищ начальник, — человек торопливо начал хлопать по карманам, — документы вот только дома оставил. Да меня тут каждый знает, небось, сорок лет безвыездно… А протокол, зачем протокол? Что я такого сделал, пусть вон они скажут!