Благочестие и труд - вот единственно, что завещал великий священник России. Немногие догадываются, что оба эти понятия не чужды друг другу: благочестие - всегда деятельно, труд почти всегда благочестив. "В труде есть вечное благородство и даже нечто священное, - говорил Карлейль. Только в единой праздности вечное отчаяние. Труд, сколько бы в нем ни было мамонизма, сколь бы он ни был низок, всегда в общении с природой. Истинное желание исполнить труд само по себе уже приводит всякого более и более к истине, к предписаниям и указаниям природы, которые суть истины". Великий английский мыслитель предостерегал от метафизики, от бесплодных попыток познать самого себя: "Считай, что это вовсе не твое дело, это познание самого себя: ты - непознаваемое существо. Познай то, над чем ты можешь трудиться, и трудись над этим как Геркулес. Лучшего плана ты не можешь предпринять". Беру нарочно философа самой трудолюбивой и одновременно самой свободной страны на свете (одновременно, может быть, самой благочестивой). Из многовекового опыта своей наиболее организованной энергии англичане вынесли, вероятно, наиболее серьезные взгляды на труд. Голос англичанина, подтверждающий завет нашего священника, заслуживает, чтобы быть выслушанным. "Человек, трудясь, совершенствует самого себя. Болотистые заросли расчищаются; на их месте возникают прекрасные нивы и величественные города, а вместе с тем сам человек впервые перестает быть зарослью и болотистою нездоровой пустыней. Взгляните, как даже при самых низших видах работы вся душа человека успокаивается в некоторого рода действительной гармонии с той минуты, как он берется за труд. Сомнения, страсти, печаль, раскаяние, негодование, само отчаяние - все это подобно адским псам осаждает душу несчастного поденщика так же, как и душу всякого человека, но он склоняется с свободным достоинством над своей работой - и все это смолкло, все это с ворчанием скрывается далеко в свои логовища. Человек теперь действительно человек. Благословенный пыл работы в нем очистительный огонь, в котором сгорает всякий яд и где из самого едкого дыма развивается сияющее благословенное пламя..." Карлейль, собственное трудолюбие которого поражало даже англичан, был уверен, что народ не имеет других способов воспитывать себя, как через труд. С уст гениального мыслителя, пророчески-религиозного, срываются восторженные похвалы труду: "Благословен тот, кто нашел свою работу; пусть он не ищет иного благословения!.. Работа есть жизнь. Из глубины сердца работника возникает его данная Богом сила, священная, небесная сущность жизни... У тебя нет другого познания, кроме того, что ты получил в труде... Труд по самой природе своей религиозен; труд по самой природе своей мужественен, ибо быть мужественным - цель всякой религии. Всякий труд человека есть как бы труд пловца: обширный океан грозит поглотить его и сдержит свое слово, если человек не вступит с ним мужественно в борьбу, но благодаря постоянному мудрому недоверию к нему, благодаря сильному отпору и борьбе с ним смотрите, как честно поддерживает он его и несет как своего победителя..."

С меньшим великолепием языка, но те же мысли проповедовал о труде и великий старец Кронштадтский: "Не тогда только делай дело, когда хочется, но особенно тогда, когда не хочется!.. Данный тебе талант трудолюбно делай, окаянная душа!.. Царство небесное силою берется", - и пр., и пр. В нашей стране Маниловых и Обломовых, в век философии неделания и непротивления отец Иоанн звал народ русский не к ленивому, а к деятельному благочестию и звал к благородной свободе. Личной религией его был неустанный труд, направленный волей Бога. Пусть примет народ наш ту же веру - и он спасется.

1909

ГОЛОС ЦЕРКВИ

Чрезвычайно интересно, как поступит митрополит Флавиан с докладом киевского духовенства о свободе печати. Этот отныне знаменитый доклад первое за всю эпоху нашей революции мужественное выступление церкви, глубоко прочувствованное и касающееся самой смрадной язвы времени. Еврейская печать в первые недели как бы оцепенела от ярости. Она пыталась замолчать киевский доклад - и, не успев в этом, набросилась с оглушительным гвалтом на преосвященного Агапита, председательствовавшего в пастырском собрании, и на все собрание. Осторожно обходя ужасный для них смысл доклада, ни одним словом не касаясь доводов, еврейские газетчики пробуют по обычной тактике своей заплевать, загадить, зачернить грязью ту важную истину, которую киевское духовенство предлагает вниманию государства. Любопытно, как поступит с докладом митрополит старейшей в России святительской кафедры. Вступится ли он за попираемую у нас свободу духа и сумеет ли убедить Святейший Синод предстательствовать перед Верховной властью о необходимости борьбы с преступным словом?

Делает большую честь киевскому духовенству то, что оно возбудило этот коренной вопрос смуты. Нет сомнения, пастырские собрания и других областей России выскажутся по тому же поводу. Ввиду этого позволительно остановиться на киевском докладе. Если есть у нас государственные люди, если не совсем заглохла в них тревога перед надвигающеюся гибелью страны, - они должны на этот раз внимательно прислушаться к голосу церкви.

"Современная печать, - говорит доклад, - в значительной своей части, стала проводником мыслей противорелигиозных, противохристианских, противоцерковных, противогосударственных, противообщественных, безнравственных. Безбожие, кощунство и даже богохульство пропагандируются в ней открыто и безнаказно. Такая печать разлагает семью, общество и государство; она - возбудительница и главная виновница революционных неистовств и всех тех ужасов, какие переживает несчастная родина наша последние годы. Опасность от такой печати неизмеримо велика, так как народ наш по своей простоте и совершенной политической незрелости не умеет разбираться в ней и верить всякому печатному слову, тем более что левая печать идет под знаменем народной свободы и сулит ему все, чем только можно увлечь и сбить с толку доверчивую темную массу. Обещая народу несбыточные блага, она только раздражает его и будит в нем худшие инстинкты, толкая на путь мятежа, всякого рода насилий и убийств.

Столь же пагубно влияние этой печати и на учащуюся молодежь. Яд лжи, политического разврата, развращения и безбожия отравляет и уже отравил многих: высшая школа разложилась, средняя на пути к разложению. Грустно и страшно сказать: юноши, даже мальчики и девочки мнят себя спасителями отечества и для блага будто бы будущих поколений с браунингами и бомбами в руках разрушают общее благосостояние, являясь жестокими палачами и убийцами иначе мыслящих. И все вообще, под влиянием такой печати, путаются в понятиях и фактах, сбиваются с истинного пути жизни, разделяются на партии, взаимно озлобляются и ожесточаются. Таким образом культивируется вражда и смертельная ненависть даже между теми, кто должны бы быть и были ранее братьями по крови, по вере и по всему историческому прошлому.

Скорбя о таком растлевающем влиянии печати, вытравляющей религиозную веру, любовь к Богу, церкви, родине, благоговение пред святыней и страх Божий, а также уважение к Верховной Власти и вообще власти, к пастырям церкви, родителям и наставникам, колеблющей и разрушающей все, на чем зиждется порядок, мир, благосостояние и самая жизнь отдельных лиц государства, пастыри киевской епархии считают своим священным долгом отметить этот угрожающий русской церкви и государству факт и просить власть имущих пересмотреть законы о печати, внести в эти законы поправки и изменения в том смысле, чтобы свобода печати не превращалась в свободу распространять зло".

Не правда ли, сама истина говорит устами киевских пастырей. Нужно было при нынешнем еврейском терроре немалое бесстрашие, чтобы осмелиться высказать публично такое отношение к преступной печати. Но киевские пастыри во главе с епископом Агапитом очевидно идут на это: уж если Христос был оплеван и поруган евреями, то духовенству недостойно бояться еврейских поруганий. Духовенству нашего апостольского престола (ибо согласно преданию в Киеве проповедовал Андрей Первозванный) подобало первому отметить главную опасность, надвигающуюся на христианство, опасность извращенной проповеди, опасность преступного вырожденья слова, с которого светский закон снял все преграды. В самом деле, что такое христианское благовестив, как не свобода слова, в благороднейшем ее смысле? Но слова великого, вышедшего из уст Божиих. И вот эта проповедь добра и правды, начатая Христом, продолжаемая апостолами и священниками, встречается с другою проповедью, с пропагандой преступлений, с пропагандою дьяволизма, самого беспримесного, - под знаменем, однако, тех же высоких слов. На бедное наше христианство, давно расстроенное унижением церкви, нахлынуло наводнение как бы другой религии, черной, как смерть. Оцените состояние искренно верующих пастырей. Они чувствуют себя тонущими, как Петр во время бури. В апостольском призвании им, видимо, не совладать с черной проповедью. Церквей в России каких-нибудь полсотни тысяч, да и те заперты обыкновенно шесть дней в неделю. А газетных листов, брошюр, прокламаций миллионы, и они проникают в самую толщу народную. Еврейский листок, отравленный жгучей ненавистью и подслащенный громкими фразами, не исчезает, как голос священника. Листок остается, к нему возвращаются, его передают из рук в руки. Пропаганда зла получает громадные преимущества пред проповедью добра - в лице тех немногих пастырей, которые на эту проповедь способны.