Осиповича и вынужденно считалась с ним, "так как статьи его нравились большинству подписчиков "Недели" уже по одному тому, что были написаны хорошим русским языком и местами не лишены красочности"59.
Работа в "Новом Времени" у Меньшикова сначала не задалась, не заладилась. Думается, что основной причиной этого стала вовсе не треклятая цензура или сложный характер А.С. Суворина, а обострившееся еще на рубеже 1900-1901 гг. горькое чувство личного одиночества и возрастные перебои со здоровьем. Во всяком случае, именно на таком фоне проходила нововременская литературная жизнь маститого критика и публициста, мечтающего о своем маленьком журнале "вроде "Дневника Писателя"".
Меньшиков стал хлопотать во исполнение генерального замысла в мае 1900 года. С тех пор он неоднократно наведывался в Главное управление по делам печати и имел учтивые встречи с его начальником - действительным статским советником, художником, князем Н.В. Шаховским. Но дело, по российскому обыкновению, затягивалось. 31 марта 1901 года Михаил Осипович, в одном из своих сокровеннейших писем, сообщает: "Тотчас после праздников иду к Шаховскому и стану клянчить. Не соперничая с великим Карамазовцем, можно бы - с Вашей, милый друг, помощью и участием - создать крохотный, но небезынтересный журнал"60.
Не было пока ни самого журнала, ни названия "Письма к ближним", но самый ближний Меньшикову человек уже был - в лице духовной писательницы О.А. Фрибес (выступала под псевдонимами И. Данилов, И.А. Данилов и пр.). Они познакомились в 1898 году в доме поэта Я.П. Полонского и сразу заинтересовались друг другом. Завязалась серьезная, но однобокая переписка, однобокая потому, что Ольга Александровна в этом общении всегда держала единожды принятую дистанцию, а Михаил Осипович все больше и больше проникался к ней тёплыми и нежными чувствами61. И надо же было такому случиться, что годы и люди не пощадили именно ее эпистолярного наследия, в то время как основная часть его писем превосходно сохранилась в государственном архиве. Подобное ценное обстоятельство и позволяет нам достоверно проследить историю "Писем к ближним"
Творческий кризис упрямо дополнял все многотрудные перипетии частной жизни. Меньшиков, призвав на помощь свое морское прошлое, сравнивал себя с парусным судном, лишенным машины и оттого подверженным всем стихиям. Одна из стихий, надо понимать, прописалась в Главном комитете по делам печати, где князь Шаховской держал наготове милые любезности и умные, но ни к чему не обязывающие слова. Справедливости ради заметим, что поведение начальства в той полосе обороны тоже легко объяснимо: либеральная интеллигенция, окончательно сдав на вечное хранение "теорию малых дел", все больше и больше атаковала консервативное направление царской власти. Но если, с одной стороны, речь шла только о пересадке на русскую почву интернациональных, западнических идей и непомерном, гнилом самоутверждении, то, с другой стороны, - о самом существовании тысячелетней Российской империи. Пройдет всего несколько лет, и М.О. Меньшиков отшатнется от кадетов и кадетствующих, как от зачумленных, решительно займет правый фланг политического бытия и будет твердо стоять на защите исторической России. Да, так будет... а пока перед ним стояла задача поскромнее, и выполнять ее предстояло иным способом.
В июле-августе 1901 года Михаил Осипович отдыхал на Рижском взморье, в местечке Майоренгоф (О.А. Фрибес находилась тогда в Костроме). Там, в пансионе баронессы Клейер, он играл в шахматы, занимался "корректурами" 2-го тома "Критических очерков", общался с праздными людьми. Он и писал бы там постоянно, когда бы... бы... бы... бы... Видимо, с не меньшей настойчивостью напрашивался на обстоятельные и откровенные разговоры с ним другой именитый пансионер.
"Если беседы с Толстым, - признается Меньшиков Фрибес в очередном послании, - иногда поднимают во мне едва выносимый порыв хороших, светлых настроений, то беседы с такими честными и сильными либералами, как Кони, возвращают меня к 17-летнему моему возрасту, к чистоте и свежести глубочайшего негодования" 62.
Ольга Александровна тоже знакома с выдающимся русским юристом и общественным деятелем Анатолием Федоровичем Кони, но женское сердце-вещун будто что-то предчувствует, и она не разделяет восторгов Михаила Осиповича относительно счастливого случая. О, как тревожит это, как огорчает... И вот уже Меньшиков, для пущей убедительности, прибегает к новым доводам в письме от 1 августа.
"Напрасно, дружок, вы беспокоитесь о К., - мысленно повторяет он и быстро покрывает бисерным почерком четвертушку бумаги. - Это человек очень большого ума и таланта, добрый и честный. Он необыкновенно интересен. Уж во мне во всяком случае ему нечего искать, а если бы Вы знали, как он ко мне расположен! Куда больше, чем Вы. Он мне говорит такие вещи, такие вещи... "Начала жизни" он приобрел еще до нашего знакомства и говорит, что в восхищении от них. Знаете, что (но это глубочайший секрет) - он сам предлагает мне поехать к Звереву и Шаховскому, чтобы добыть мне разрешение на "Дневник Писателя". Что Вы на это скажете? Зверев его ученик по правоведению, Шаховской с ним очень хорош. Теперь я полон мечты об этом журнальчике"63.
Проходит еще некоторое время, приходит пора покидать пансион. Меньшиков и Кони (Анатолий Федорович уезжал первым) наносят визиты друг другу, тепло прощаются. "Он говорил, - вспоминает Михаил Осипович в промежутке последних курортных деньков, - что считает это лето непотерянным - давняя мечта его познакомиться со мной осуществилась. И как каждый раз говорил о великой задаче, которая мне выпала. Ужасно смешно и неловко, когда говорят в глаза такие вещи" 64.
И впрямь неловко, но отнюдь не смешно читать сегодня эти строки, зная наперед, что академик-правовед А.Ф. Кони в последнее десятилетие своей жизни каким-то образом сумел признать нелегитимную Советскую власть и непонятно как смолчал при трагическом известии из Валдая. В конце 1918 года неизмеримо выше его в нравственном отношении стоял литератор, укрывшийся под псевдонимом Старый Писатель, порицавший М.О. Меньшикова прежде, но признавший, "что он расстрелян не за свои контрреволюционные "дела, которых не было", а за свои нововременские писания". А далее было подчеркнуто: все дело в том, "что он был только писатель и что физическая расправа с мыслью, вообще, отвратительна, ужасна и безумна; что к отвратительности, ужасу и безумию - здесь еще присоединяется глупость, ибо слыханное ли дело, чтобы слона можно было поймать аршином, а идею изловить горшком?" 65
А в начале века либерал Кони был все-таки человеком слова и дела. Рискнем назвать его даже крестным отцом "Писем к ближним" (естественно, относя всю темную изнанку этого родства только к нашумевшему в наше время художественному фильму американца Ф.Копполы).
Минуло всего три месяца, а не три пресловутых года, когда ждут обещанного. И М.О. Меньшиков получил верное известие: можно смело возобновлять ходатайство по изданию журнала. А тут подоспела подмога и с названием... Вот что читает О.А. Фрибес поздней осенью 1901 года в новом письме:
"Добренькая, поздравьте меня с решительным шагом: сегодня подал прошение. Ка-ко-во? Надоело томительное сомненье, бездна потянула и я бухнул в нее. Заглавие - "Письма к ближним". Вы думаете, я сам придумал? Нет. Во время самых мучительных колебаний - как назвать, - "Дневник", "Дневник писателя", "Утренний Свет" и пр. - вдруг подают толстое письмо из Москвы от какой-то А. Зацепиной. Она прочла мою статью "Дружеский Союз", восхитилась и пишет мне на нескольких листах о дружбе и между прочим говорит, что необходимо основать журнал "Письма к ближним" - почти совсем по задуманной мной программе. Я счел это за указание свыше и назвал "Письма к ближним". Агапов, секретарь Шаховского, обещал не слишком долго тянуть"66.
