И утро наступало. Оно приходило тихо и почти незаметно, и приносило облегчение, но лучше бы не было этого облегчения, потому что каждое такое утро отбирало у меня частицу души…
Иногда среди пустой, одинокой ночи, очнувшись после забытья, я в слезах шептал ее имя и, изнывая душой, мечтал хоть на мгновение почувствовать тепло ее хрупкого тела и встретиться взглядом с ее грустными глазами, единственными глазами на свете, на дне которых я однажды увидел мерцающий свет давно погасших звезд.
…Жизнь, как это ни банально звучит, – прозаична.
За утром следовал день, в свете которого многое начинало казаться другим.
Потом набегал вечер, а за ним и ночь, которая могла вовсе и не походить на те страшные, о которых шла речь выше. И не всегда я засыпал в одиночестве. Далеко не всегда…
Это я к тому, что Лидочка умерла, когда мне было чуть больше двадцати, то есть я был молод, а у молодости, как известно, свои права, правила и законы…
Я не считаю себя легкомысленным, скорее, я увлекающийся и, допускаю, чрезмерно впечатлительный человек, что не могло не сказаться на интимной стороне моей бесшабашной жизни.
Повторяю, я был молод, полон нерастраченных сил и много раз потом влюблялся. Любил я всегда страстно, тяжело и неудачно, со сценами ревности, ночными поездками, неожиданными визитами в пьяном виде, и прочими безобразиями, которые свойственны любовным связям с постельным – по преимуществу – укладом.
Все мои женщины мечтали выйти замуж. Они были готовы выйти замуж за кого угодно, даже за меня, их не останавливало то, что я был почти пьяницей – вокруг было много таких…
По законам времени, по законам людской беспамятности я давно должен был бы забыть Лидочку – эту удивительную девушку со звездным взглядом и странной улыбкой… Ан нет…
С годами она могла стать для меня иконой, так бывает – слыхал… Воображение обожает дополнять образ ушедшего из жизни человека достоинствами, коими покойный не обладал или обладал не в полной мере – так родились мифы о святых, что были при жизни, наверно, неплохими людьми, но священникам этого было мало, и чтобы канонизировать заслуженных покойников, последним приписывались и дополнительные достоинства и свершение разнообразных деяний, в числе коих могли быть прямо-таки сказочные чудеса, вроде преодоления водных преград без применения плавсредств или волшебного вознесения непосредственно на небо сразу после погребения.
Мне не нужно было дополнять ее образ, делая его канонически совершенным. Лидочка была такой, какой она была, со всеми недостатками и достоинствами молодой прелестной девушки, и именно поэтому я люблю ее и сейчас. И никогда не мог забыть…
Лидочка могла стать для меня иконой, но, слава Богу! – не стала. Она стала для меня сладкой болью, грустным, прекрасным и благословенным воспоминанием.
Иногда меня посещает и смущает недостойная, крамольная мысль, а что если Господь призвал ее к себе так рано, дав ей такую короткую жизнь, только для того, чтобы она не успела согрешить? И чтобы осталась навечно юной и прекрасной, чистой и непорочной, то есть святой?
Если это так, то это Твоя большая ошибка, Господи…
Во всем, что совершает Господь, вещает святая церковь, существует глубокий смысл, постичь который смертным не дано.
Надо только слепо верить, что все задуманное Всевышним правильно и разумно.
Получается, что смерть одного человека, в данном случае Лидочкина смерть, лишь ничтожная составляющая чего-то столь великого, грандиозного – космического? – что никогда не поддастся человеческому осознанию.
Мой разум и сердце отказываются это принимать… Не хочется быть песчинкой…
А может, Ему там, на небесах скучновато, вот Он и подбирает себе компанию по душе… Этим можно объяснить и то, что часто Он забирает лучших, а похуже оставляет нам.
А может, Господь давно не вмешивается в нашу земную жизнью. Надоело…
Ревнители Веры обвинят меня в святотатстве – еще бы, я посмел критиковать Бога!
Ах, не Господа я критикую, а людей, которые Его придумали таким, каким мы видим Его в церкви. А, по-моему, церковь и Бог не одно и то же… И она, церковь, не раз это доказывала.
А я лишь человек, которого общество с детства воспитывало воинствующим атеистом и который теперь пытается найти в себе силы поверить в то, во что люди верят уже не одно тысячелетие.
И один из способов приблизиться к Богу – это разговаривать с Ним, разговаривая с самим собой. Что ж здесь плохого?.. Интересно, а можно поверить в Бога без церкви? Церковь отпугивает меня уже тем, что предлагает верить без рассуждений. Хотя я люблю бывать в церкви. Там покойно, а летом еще и прохладно…
…Меня всегда заставлял замирать церковный колокольный звон по вечерам. Когда смолкает пенье птиц и шум лесов…
… Меня давно интересуют вопросы веры. Если верить церкви, Господь всемогущ и, что самое главное, всеведущ. Тогда мне непонятно, зачем ставить надо мной опыты, испытывая меня смертью любимой женщины? Зачем Он возится со мной, ничтожным, если Ему и так заранее всё известно и ясно?
Значит, не знает?! И значит, не так уж и всемогущ?..
А если предположить, что знает, то подобные опыты, на мой взгляд, отдают садизмом.
Прости мою душу грешную…
…Воспоминания о Лидочке долгие годы омывали мое сердце чистой, умиротворяющей кровью, успокаивали мою дырявую душу и дарили печальные тихие слезы.
Коли такие удивительные девушки попирают нашу грязную землю нежными ногами – значит, думал я, не стоит раньше времени расставаться с жизнью.
Тут я с Церковью заодно…
…Итак, мы с Лидочкой ехали к Полховскому. Таксист честно зарабатывал себе на хлеб с маслом: машина, свиньей визжа на поворотах, проворно углублялась во чрево старого Замоскворечья. Лихо осадив у богатого подъезда, таксист обернулся, и я увидел его радостное предновогоднее лицо. Приехали.
Переводя дух на площадках, поднимались длинными лестничными маршами. Держа в своей руке ласковую Лидочкину ладошку, я впервые по-настоящему поверил в реальность свершившегося чуда.
Массивные, почти дворцовые, двери. Медная табличка со знакомой и знаменитой фамилией. Звонок. Ожидание. Скрип петель. Озаренная сумасшедшим светом прихожая.
– Ммме-е-е-е, – радостно заблеял мой друг, смахивая с рыжей профессорской бороды остатки некой закуски. Церемонно поклонился Лидочке, помог ей снять шубу, ткнул пальцем в сторону смутного гвалта и, пока мы охорашивались, куда-то убежал.
