Литмир - Электронная Библиотека

Но я пропускаю совет мимо ушей, меня занимает другое. Я задаю вопрос, вертевшийся все это время у меня на языке:

- А что это за люди, которые захватили исполком и от которых мы должны... прятать свои билеты?

- Всякие. Кто из местных, есть и такие, кого тут раньше и в глаза не видали.

Я не унимаюсь:

- Значит, бандиты - это просто хуторяне?

- В большинстве все же те, кто побогаче, хотя не только, - соглашается милиционер. - За мной пришли два бывших кайтселийтчика*: один на почте служит, у другого хутор в двадцать пять гектаров, а третьим был бывший констебль.

* Кайтселийт - "Союз защиты", реакционное объединение зажиточны* землевладельцев в буржуазной Эстонии.

- А всего бандитов много? - спрашиваю я опять.

- Кто их считал? Человек двадцать - тридцать с винтовками. Это главные гады. Ну и столько же, пожалуй, прихвостней. Хотя черт его знает. Война лишила людей разума.

Больше я не выспрашиваю. Хватит с меня и услышанного. Впрочем, нет, я хочу узнать еще одну вещь. Его имя.

Мое желание не на шутку удивляет собеседника:

- Вахтрамяэ. Юулиус Вахтрамяэ.

- Соокаск. Олев Соокаск.

Соображаю, что я как бы передразнил его, но это вышло нечаянно. Милицлонеру могло показаться крайне странным желание узнать его имя, взрослый человек не стал бы с этим приставать, это мне тоже понятно. Но иначе я не мог. Я не спросил у лейтенанта его имя и теперь даже не знаю, кто ценой своей жизни спас мою. Этот малый с девятью ремеслами тоже человек стоящий, я, не хочу, не могу о нем забывать. Подсаживаясь к своим, я успеваю еще подумать, что Вахтрамяэ и Соокаск - однотипные фамилии. Вахер клен, каск - береза, клен и береза - просто деревья, мяги - гора, разновидность земной поверхности, как и соо - болото.

Нет, видно, я до самой смерти так и останусь мальчишкой.

Слышу, слышу вполне отчетливо, как женщина, пе-ребиитовавшая Руутхольму голову разорванной пеленкой, жалуется:

- Молоко у меня пропало. Какая-то старушка вздыхает:

- Откуда ж ему в грудях взяться - некормленая, непоеная.

Кто-то низким оглушительным басом гаркнул:

- Дать нам попить и поесть они все-таки обязаны. Таких тюрем не бывает, чтоб и хлеба и воды лишали.

Старуха язвит в ответ:

-. Набьют рот землей, вот и наешься.

- Уж не думаешь ли ты, Анна, будто им так желанно твое тело?

Да он шутник, этот бас.

Вот он вскакивает и начинает молотить кулачищами в двери.

Часовой поносит его, грозится пристрелить, но мужика это не смущает. Даже появление трех вооруженных караульных, решивших наконец узнать, что тут у нас случилось, не вызывает у него страха, и он таки добивается своего: в амбар швыряют несколько буханок и вносят тридцатилитровый молочный бидон с водой.

Бас первым утоляет жажду и тут же сплевывает:

- Вот стервецы! Снизу, из ручья, принесли, поленились до колодца дойти.

Я настолько еще глуп, что даже не знаю, будет ли у матери молоко, если она попьет воды. Если не будет, придется потребовать молока. Или еще правильней: пусть женщину отпустят. Я и сам понимаю, насколько эти планы наивны, но продолжаю их обдумывать.

Руутхольм жует. Я уже давно расправился со своим хлебом, а он только сейчас принялся. Да, скверно ему, по всему видать. Молотили нас чем попало: кулаками, булыжинами, прикладами. Руутхольма били ногами в живот. Он лежал на земле, а нога в тяжелом сапоге все ударяла и ударяла с размаху. Каждый раз, как меня сбивали с ног, я прикрывал одной рукой живот, другой - лицо и пытался поскорее встать. Давать сдачи я уже не мог. Я шатался между бандитами, и они колотили по мне, как по боксерской груше. Но политруку тоже досталось не меньше моего.

Руутхольм перестает есть. Всего раза два куснул, не больше.

- Доешь, - протягивает он мне ломогь.

- Не идет больше в горло, - вру я без зазрения совести. - Под конец чуть не вырвало. - Не уплетать же мне хлеб на глазах у человека, которому так изувечили нутро, что душа пищи не принимает.

Хлеб Руутхольма соглашается съесть Нийдас. Сидим все трое молча, пока Нийдас не произносит:

- Я все-таки считал советский строй куда более-сильным!

Политрук кидает на него внимательный взгляд:

- Вы думали, что серые бароны и прочие богатеи будут кричать "ура" советской власти?

- Под напором немецкой военной машины наше государство... - говорит Нийдас,

Я не выдерживаю:

- Геббельсовская брехня.

Честное слово, Нийдас начинает злить меня, Если и дальше так пойдет, мы поссоримся.

Снаружи раздается шум, в замке скрежещет ключ, и вот в амбар врывается яркий солнечный свет. В дверях стоит группа людей.

- Вахтрамяэ Юулиус, на выход! - кричит один из них.

Милиционер поднимается.

Звонкий женский голос кричит с отчаяньем:

- Они убьют Юулиуса!

Я вскакиваю и подбегаю к милиционеру. Его веселые глаза стали серьезными. Он кидает мне потихоньку:

- Может, и не осмелятся. Мы вместе подходим к дверям.

- Не торопись, - говорит мне один из бандитов. - Вас мы оставим напоследок. Так сказать, на сладкое. Потому что...

Вахтрамяэ не дает ему кончить.

- А ты, Роберт, не подумал, что и за сладкое и за другие блюда придется еще расплачиваться? Ни Харьяс, ни Ойдекопп за тебя не раскошелятся.

Бандиты приходят в бешенство.

- Еще грозится!

- Ты у нас первым расплатишься!

- Такой не заткнется, пока не вспашет задом землю!

- Хорохорится, как индюк!

- Чего митинг разводить, к стенке его - и порядок!

- Вешать их надо, милиционеров!

Юулиуса продолжают осыпать бранью. Но мне кажется, что они просто пытаются подбодрить и ожесточить себя этой руганью. Видимо, мой новый друг задел их за живое.

Вдруг издалека доносится треск пулеметных очередей и винтовочных выстрелов. На какой-то миг наши враги настолько растерялись, что мы могли бы выбежать из амбара. Но затем двери захлопываются, железная накладка с лязгом входит в пробой, замок защелкивается.

Мы с милиционером смотрим друг на друга.

Стрельба продолжается. Люди вскакивают, подбегают к дверям, мечутся, кричат наперебой. Кто-то плачет в голос.

Я разбегаюсь, подпрыгиваю вверх, упираясь ногой в стену и повисаю на прутьях решетки.

- Ну, что там? - кричат мне.

Я вижу, как четыре человека бегут куда-то по шоссе. А следом за ними еще один, чем-то мне знакомый. Этот не особенно торопится. Такое впечатление, будто он о чем-то раздумывает. Он даже останавливается на миг и смотрит в нашу сторону. Я узнаю его. Это наш главный инженер Элиас. В руках у него ружье.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Олев Соокаск не ошибся. Человек этот в самом деле был Эндель Элиас.

Около амбара он задержался. Он знал, что в большом каменном амбаре сидят под замком люди, но не это заставило его остановиться. Он попросту размышлял, как быть дальше.

Мимо него пробежало несколько человек, и он поплелся за ними. Не мог же он стоять у амбара. Приходится поступать, как остальные, другого выбора нет.

Куда же делся констебль Аоранд, разбудив'ший его полчаса назад? Вместе с Аорандом он и прибежал сюда, но потом констебль будто сквозь землю провалился.

Послышалась пулеметная очередь.

Элиас ускорил шаг. Он добежал до той кривой, где шоссе шло дальше под уклон. На взгорье рос лес, в котором, наверно, и скрылся Аоранд. Элиас помнил, что по приказу капитана Ойдекоппа здесь на холме был выставлен дозор. Он-то, видно, и открыл огонь.

Но тут Элиасу вспомнилось, что у них же нет пулемета. Во всяком случае, вчера он не заметил, чтобы они располагали этим оружием.

Лишь при этой мысли Эндель Элиас впервые полностью осознал, что происходит. Он и до этого ощущал приближение какой-то опасности, но ощущения его были очень смутными.

Ночью Элиас напился до потери сознания. Он совсем не помнил, кто уложил его спать, хотя, открыв утром глаза, обнаружил себя в постели. Его даже раздели - он лежал под одеялом почти голый. Перед кроватью стояла нагнувшись незнакомая женщина, торопливо совавшая ноги в домашние туфли, Прямо перед глазами Элиаса колыхались большие груди. В тот же миг женщина повернулась к нему спиной и, одернув ночную рубашку, чтобы прикрыть свои толстые колени, исчезла в соседней комнате.

11
{"b":"284819","o":1}