В целительном огне * * * Не надо слез, душа моя, не надо… Когда-нибудь осеннею порой Ворвутся в город ливни листопада И ангелы закружат над горой. Я выйду в сад, где лето щебетало, Зажгу листву, и к жаркому костру Промозглым утром путником усталым Прильнет октябрь, озябший на ветру. Мелькнут в дыму растраченные всуе Былые дни, сгоревшие дотла… Мы все блуждаем — в сумрачном лесу ли Или среди бетона и стекла. И будет так, пока под блеклым небом Лелеет плоть ничтожество свое, Томится дух меж волею и хлебом И нераздельны быт и бытие. Не воспарить, пока не возродится Иная жизнь в целительном огне, Покуда воет лунная волчица На шар земной, плывущий в вышине. * * * Спускаются к водопою Небесных коней стада. Плывут над рекою Упою Черемуховые холода. Не слышится смех игривый, Не льется напев струны, И только над вдовой ивой Колышется челн луны. Слезой на луга и воды Упала Полынь-звезда. Плывут над землей бесплодной Черемуховые холода. В астральном переплетенье Вершу одинокий путь, Надеясь былого тени Хотя бы на миг вернуть. И снова, как в спелом детстве, Раздвинув покров миров, Пытаюсь душой согреться У их золотых костров. Названивая лунной медью, Мерцает в реке вода. Плывут над землей последние Черемуховые холода. Электричка В продрогшей до слез электричке, Сбежавшей в рассветный туман. По старой российской привычке Италией грезит баян! За окнами сонная стужа, Седая безмолвная даль, А здесь в перламутровых лужах Купается алый миндаль. Тень Данте витает устало Над бездной лиловых полей… Иллюзия, право, но стало Как будто и вправду теплей. Как будто по краешку рая. Где воздух хрустально-лучист, На душах остывших играя, Провел нас слепой баянист. Вдруг в сердце тревожно загложет, Но это пройдет — ничего… И каждый подаст сколько сможет Ему за его волшебство. Умирающий остров Истекает рябиновый сок На остывшую землю слезами. Словно крошечный островок, Деревенька плывет меж холмами. А над нею, крыла распластав, В сонном небе парит невысоко Повивальник беременных трав Суховей — ястребиное око. Под тоскливый заоблачный грай, В ожидании скорбного срока, Мой покинутый маленький рай Догорает во мгле одиноко. Только черная стая ворон, Облепившая тракторный остов, Да угрюмый Харон похорон Стерегут умирающий остров. Время-мельница машет рукой, Продувая безлюдные хижи. Опускается вечный покой С каждой осенью ниже и ниже. Пучеглазая сука беда Рыщет, души и плоть поедая… Оттого и бежит в города Бесприютная жизнь молодая. Но все чаще ей снятся река И заброшенный дом над рекою. И петлей обвивает тоска, И душа не находит покоя. Вечер Умолкнут реки переливы, И снова на сонных холмах Зашепчутся синие ивы И ветры рассыплются в прах. Неспешным размеренным ходом, По-царски задумчив и строг, По травам степным, как по водам, Незримо прошествует Бог. Сжимаясь в восторге ребячьем, Весь мир уместится в щепоть. И вдруг бесприютно заплачет Душа, облаченная в плоть. Странник Ореховый посох, сума за крыльцом, Под небом, налившимся Серым свинцом, Хмельной, первородною жаждой томим, Бреду — одинокий слепой пилигрим, По крохам сбирая утраченный рай. Играй, моя скрипка, в кромешной ночи, Звучи — от унынья и лени лечи Крылатую душу, увязшую в плоть. И знает один молчаливый Господь, Как долго скитаться без роздыху мне По язвам дорожным. По прелой стерне, По весям дремотным, объятым тоской, И есть ли надежда, и есть ли покой Душе, заплутавшей в мирской кабале… И есть ли прощенье Заблудшей земле… |
