— Вы знаете, что отбой был два часа назад? Младшие отряды давно должны спать, а из-за вас никто не может отдохнуть нормально. Устроили дискотеку! В пятницу будет вам дискотека, а сейчас марш по палатам! — напускает строгости начальница. Константиновна смотрит на нашу вечеринку без малейшей тени удивления. Но положение обязывает ее быть на стороне начальницы. Вожатой вообще мало интересно происходящее на крыше и она откровенно скучает, пребывая здесь по долгу службы.

— Так вы тут еще и пиво пьете? — увидела начальница строй из пустых бутылок, выстроенный нами под лавочкой. Для нее, привыкшей нести пионерскую идеологию в юные массы, пиво мало ассоциируется с отдыхом школьников, несмотря на их последнее лето в этом статусе.

— Все завтра домой поедете! — резюмирует она.

Константиновна грозит нам наигранно кулаком и уходит следом за начальницей, чтобы провести с ней мировую беседу и рассказать о том, какие мы на самом деле замечательные и интересные личности.

Мы расходимся. Девчонки убирают бутылки. Всем неприятно и немного тревожно.

— А фиг там они нас отправят назад! Где они обратные билеты на нас всех найдут в разгар сезона? — комментирует Славик и снимает общее напряжение, в том числе и с самого себя. Мы ухмыляемся и остаемся курить на крыше.

На следующий день мы сидим на длинном бетонном волнорезе. Когда хочется купаться, мы просто прыгаем с него, плаваем, а потом взбираемся по его покатому носу, держась за веревку, привязанную кем-то для удобства.

Саня не купается. Он не умеет плавать. С оттенком зависти он смотрит, как мы бесстрашно уходим в прыжке под воду руками вперед. Вода чистая и прозрачная. Ныряющих видно хорошо.

— Саня, давай к нам! — кричим мы игриво ему из воды.

Он отмахивается некоторое время. Потом неожиданно встает, подходит к краю волнореза. Высота от поверхности воды до бетонного края около полуметра.

— Пацаны, если что, вытащите? — спрашивает он.

— Конечно! — смеемся мы, совершенно не подозревая о серьезности вопроса.

На лице Сани проносится масса эмоций. Он ведет внутреннюю войну с самим собой и я понимаю, что он действительно сейчас прыгнет. Вода скрывает его от нас на несколько долгих секунд. Наконец, его мокрая голова появляется над поверхностью воды. В глазах отпечатывается ужас. Его тело попало в непривычную среду. Саня пытается выбраться из нее и отчаянно молотит руками и ногами. Мы бросаемся к нему, и он цепляется за нас всеми возможными способами. Обхватив меня и Славика, он начинает тащить нас под воду. Мы ныряем и вырываемся. Я пытаюсь поддержать его, одной рукой держа под грудь, как держат над водой маленьких детей, но Саня снова топит меня. Невероятным усилием он самостоятельно доплывает до стены волнореза. Я впервые вижу, как человек может лезть на одних руках по вертикальному бетону. Саня цепляется кончиками пальцев за край волнореза, там его пытается подхватить Серега. Но их мокрые руки скользят и расцепляются. Саня опять летит в воду, выныривает и додумывается перевернуться на спину. Как ни странно, на спине он проворно начинает плыть к берегу, мы устремляемся за ним.

— Мля, кажется чуть не утонул. — говорит Саня, лёжа на спине.

— А мы, кажется, совсем не умеем спасать людей в воде. — чешем затылки я и Славик.

На следующий день Саня опять поплыл. Не спеша, потихоньку, возле берега, но он все-таки поплыл.

Вечером я и Саня долго не могли уснуть. Мы сделали кофе, взяли по сигарете и поднялись на солярий. Ночной курортный город раскинулся внизу, шумел прибоем и отголосками музыки ресторанов. Дул очень приятный ветер, который освежал и подкрашивал ярко-красным кончики наших сигарет.

— Знаешь, иногда мне кажется, что кроме тебя у меня никого в жизни больше нет. — очень неожиданно сказал мне Саня. — С матерью начались напряженные отношения. Отца у меня, как и у тебя нет. Друзей настоящих тоже. Подруги и той нет. Только наш подвальчик. И его скоро не станет. Последний год учебы. Дальше что?

— Все будет нормально. Поступим в ВУЗы, будем и дальше вместе.

Мы еще долго говорили, и эта беседа была впервые такой доверительной и откровенной между нами. В шестнадцать лет дружба большая и важная ценность. У нас появилось ощущение, что рядом есть то самое надежное плечо товарища, о котором так много писали в книгах о войне. Я даже понял, что дружба, в сущности, отличается от любви, в принятом понимании, только отсутствием физического влечения. По эмоциям она бывает столь же сильной. И, наверное, более надежной и длительной. Или это в шестнадцать лет она может быть такой? В юные годы люди воспринимаются целостно, без деталей. Либо человек твой, и ты общаешься с ним, либо — нет. А потом это ощущение куда-то исчезает. И ты начинаешь видеть в людях полутона, замечаешь недостатки и уже не умеешь прощать эти недостатки, как это бывало раньше.

— Есть хочется. — говорю я Сане.

— И мне. Ужин в семь часов вечера — это пытка. К полуночи жрать охота нереально.

— А у тебя есть, что-то в палате?

— Не-а.

— Мы когда в магазин то ходили в последний раз?

— У меня бутылка вина в сумке есть. Можно у второго отряда на еду обменять.

Немного поразмыслив, мы спускаемся за вином, а потом на второй этаж к палатам соседнего отряда.

— Куда это вы направились? — окрикивает нас шепотом из палаты голос вожатого второго отряда, когда мы проходили мимо.

— Э-э-э, мы тут к вашим хотели зайти.

— В два часа ночи? Марш к себе! Спят все давно.

Мы спешно уходим.

— Придется спать голодными. — расстраивается Саня. — Я до завтрака опухну.

Я подошел к нашему окну, под ним была как раз палата парней из второго отряда. Вдоль окон ползла декоративная арматурная отделка, служившая своеобразным ограждением, чтобы никто не выпал из больших, во всю стену, раздвижных окон.

— Полезли. — поманил я Саню.

Засунув бутылку во внутренний карман олимпийки я полез по прутьям вниз. Саня последовал за мной. Как две обезьяны мы висели на уровне второго этажа и стучали в полузакрытое окно. Через минуту сонное лицо стриженого под насадку паренька высунулось между нами.

— Ой, ё-п! — испугался он, увидев, что возле его лица за окном кто-то шевелится.

— Тихо, мы по делу. Дай влезть у нас бутылка с собой. — говорю я.

— А! Давайте.

Мы ступаем на пол их палаты. Парни этого отряда более жесткие, чем мы. Они из другой школы и совсем другого района нашего города. Видно, что кроме уличных боев у них мало развлечений в жизни. Они люди иного кроя. И если в нашем отряде большая часть это дети военных, инженеров, врачей, служащих, то второй отряд это — отпрыски рабочих и крестьян.

В темноте на нас уставилось еще несколько пар глаз, усевшихся в своих постелях.

— Пацаны у вас, что из жратвы есть? Мы бутылку крепленого меняем на жратву.

— Крепленое?! Какое?

— "Стрелучитор"!

— О! Сейчас.

Они быстро находят и протягивают нам в руки две кильки в томате, банку криля, кусок сала, четвертинку хлеба и головку лука.

— Пацаны, это все что есть. Еще два яблока осталось, но мы их на закусь для себя…. Годится? — виновато и простодушно говорят они.

— Конечно! Спасибо! — мы протягиваем им вино и они с радостью принимают его. Сразу же откупоривают и разливают.

— Может это…с нами, вы ж принесли его типа. — говорят они с надеждой на наш отказ, соблюдая дворовой кодекс.

— Нет, в другой раз. Мы полезли к себе, жрать хотим.

— А, ну, пока, пацаны, спасибо. Прилазьте еще. Нас тут дикий вожатый запирает на ночь. Так что мы в окно и ссым и лазим.

На солярии мы с Саней вскрываем наши добытые пожитки и сметаем их за пять минут. На завтрак мы проспали и очнулись только к обеду.

В пятницу намечалась обещанная начальницей лагеря дискотека. Девушки тщательно наносили боевой раскрас на свои личики в своей палате, переоборудованной в гримёрку. У нас, парней, задача была гораздо проще. Никто, кроме спортивного костюма, иных вещей не брал. И выбирать наряд особо не пришлось.