Команда противника выстроилась для атаки. Хьюго услыхал, как завопил ему Сматерс:

— Беги на край сильной стороны, — сильной, Хьюго! Давай, быстрей!

Обе команды устремились навстречу друг другу. Защитники выдвинулись вперед, чтобы бежать к сильной стороне. Хьюго мог поклясться, что видел, как Брэблдоф за спиной полузащитника Френцзиша, прикрывавшего его, неторопливо повернул обратно, делая вид, что вышел из игры. Все игроки команды Хьюго кучей побежали, чтобы задержать прорыв противника на сильной стороне их зоны. Все игроки команды Хьюго кучей побежали, чтобы задержать прорыв противника на сильной стороне их зоны. Все кроме Хьюго. Его движения стали какими-то механическими, скованными, словно кто-то включил у него на спине кнопку тормоза. Двигаясь против бегущих на него игроков, он преследовал Брэблдофа, который, неожиданно вырвавшись на открытое пространство, где никого не было, помчался, как лось, к углу слабой стороны, прижимая к бедру мяч. Хьюго оказался один на линии схватки и стремглав кинулся за Брэблдофом. С разбега повалил его, и тот, падая и прижимая к себе мяч, сказал ему, что-то явно недостойное спортсмена. Оказавшись сверху, Хьюго наступил ему коленкой на лицо и выхватил мяч. Все игроки подбежали к нему, начали его неистово обнимать, поздравлять, хлопать по спине и плечам. Время матча вышло, игра кончилась, и счет остался прежний — 21:18!

В раздевалке вся команда признала Хьюго лучшим игроком и дружно проголосовала за то, чтобы мяч этой игры был вручен ему на память, а тренер сказал ему: — Давно пора научиться правильно читать игру. Большая похвала, особенно от такого привередливого тренера, как у них.

В душе к нему подошел Джонни Сматерс.

— Послушай, парень, я готов был убить тебя, когда увидел, что ты бежишь не в ту сторону, несмотря на мою команду. Что тебе подсказало так действовать?

— Ничто, — отвечал Хьюго после секундного размышления.

— Ну и игра, скажу я тебе — все кишки вымотала!

— Просто интуиция, — скромно промолвил Хьюго.

В тот воскресный вечер он был гораздо спокойнее, особенно после одержанной победы; думал о докторе Себастьяне и о шелесте распускающихся на утреннем солнце цветочных бутонов.

В следующее воскресенье Хьюго как всегда вышел на поле. Всю неделю он, по сути дела, слышал как нормальный человек и теперь был абсолютно уверен, что только благодаря какому-то акустическому фокусу услыхал голос Брэблдофа, донесшийся до него от сгрудившихся для совещания игроков. В первой половине игры ничего особенного не происходило. Сматерс верно читал игру половину этого времени, и Хьюго хотя для него не маячило ни малейшей надежды, что спортивные журналисты назовут его лучшим защитником недели, вполне сносно и надежно отработал первые тридцать минут.

Игра была грубой, и в третьем периоде его так тряхнули, что он, шатаясь как пьяный, едва держался на ногах. Медленно двигаясь по полю, чтобы прекратилось головокружение, неподалеку от собравшихся на совещание игроков противника он снова повернул к ним левое ухо — и чудо повторилось. Он все слышал, словно стоял в самом центре группы, — слышал, как защитник говорил хриплым шепотом:

— Красный — справа! Поток — слева! Край выпрямить! Начнем при счете «пять»!

Хьюго невольно оглянулся по сторонам: интересно, слышали ли что-нибудь его товарищи по команде? Нет, не подают вида, выглядят как всегда: перепачканные с головы до ног липкой грязью, отчаянные, злые, безрассудные, расстроенные из-за того, что им вечно недоплачивают.

Когда совещание кончилось и игроки противника вышли на линию схватки, Хьюго машинально стал перемещаться к группе защиты, которую возглавлял Краниус, — он играл в первой четверке и руководил действиями всей обороны. «Красный — справа! Поток — слева!..При счете „пять!“»: тихо повторял он про себя. Так как ему неизвестен код команд противника, то эти слова ничего особенного ему не дают за исключением, может, «при счете „пять!“ это, несомненно, означает, что мяч бросят при счете пять.

Сматерс заорал ему:

— Отходи на край!

Снова Хьюго почувствовал себя необычно медлительным, нерасторопным, словно кто-то опять нажал кнопку торможения у него на спине. Еле-еле дошел до линии схватки при счете „четыре“, никто его не атаковал, и в доли секунды до вбрасывания он уложил на землю защитника противника с мячом, не позволив ему сделать и полушага, и тут же подмял его под себя.

— Сукин ты сын! — громко заорал защитник. — Что, у тебя брат в нашей команде?!

Но Хьюго не отвечал, — спокойно лежал на груди у защитника.

После этого эпизода почти всю игру он действовал таким же образом. Стоило Хьюго повернуться правым боком, как он слышал все, о чем говорилось на совещаниях команды противника. Кроме обычных грубых реплик типа: „Где ты был во время игры, толстожопый? Махал ручкой своей девушке на трибуне?“ или „Если этот Хансуорт еще раз ткнет меня пальцами в глаза, я разобью ему яйца и сделаю яичницу!“ — единственная оперативная разведсводка, долетавшая до слуха Хьюго — кодированные слова защитника, из них ничего нельзя понять, и тут особенность Хьюго ничего практически не давала. Точно он знал только, когда вбросят мяч, и потому мог опередить на шаг любого, но не знал, на какой стороне поля начнут игру, и здесь ему по-прежнему приходилось целиком полагаться на Сматерса.

На последних двух минутах игры они вели со счетом 14:10. „Жеребцы“, одна из сильнейших команд в лиге, стояли значительно выше их в турнирной таблице, и поражение их от его команды, несомненно, стало бы для них большим разочарованием. Но в эти последние минуты они занимали более выгодную позицию на тридцативосьмиярдовой отметке. Его товарищи по команде все медленнее поднимались с земли после столкновений и схваток, действовали вяло, словно проигрывающая сторона, и старались не глядеть на скамью, где их тренер вел себя точно как генерал Джордж С. Паттон в неудачный день сражения на Рейне.

После объявленного положения вне игры „Жеребцы“ быстро сбежались на совещание. Все игроки в этой гурьбе казались взвинченными до предела, но абсолютно уверенными в себе. Последние три периода Хьюго напрочь заблокировали („Утерли нос, как я своей трехлетней дочурке“ — так выразился по этому поводу тренер), и теперь он готовил свои оправдания, на случай если его заменят. „Жеребцы“ что-то оживленно, перебивая друг друга, обсуждали на совещании — ничего толком не разберешь, какая-то мешанина звуков. И вдруг Хьюго услыхал один голос — отчетливо: голос Дьюзеринга, лучшего нападающего во всей лиге. Хьюго хорошо знал голос. Дьюзеринг пообещался с ним довольно красноречиво, после того как Хьюго бесцеремонно вытолкнул его за пределы поля, что этот мастер счел неджентльменским поведением с его стороны. „Слушайте, ребята, — говорил Дьюзеринг своим игрокам, столпившимся в пятнадцати ярдах от Хьюго, — беру на себя Сматерса. Обойду его со стороны инсайда и забегу за спину“. „О'кей!“ — одобрил его план защитник.

В этот момент прозвучал сигнал к возобновлению игры. „Жеребцы“ легкой трусцой выбежали на линию схватки. Хьюго оглянулся: где же Сматерс? Тот ушел в глубокую оборону, опасаясь, как бы Дьюзеринг не обошел его, и теперь слишком занят своим участком, чтобы подавать команды Хьюго. А Дьюзеринг с самым невинным видом широко барражировал на левом крае, ничем не выдавая своих коварных намерений.

Мяч уже в игре — Дьюзеринг кинулся к боковой линии с такой стремительностью, словно хотел убежать от летящей ему вслед бомбы. Полузащитник, страшно завопив, подняв руки, атаковал Хьюго, но тот не обращал на него внимания. Вильнув влево, подождал, когда все перейдут на шаг; увидел, что Дьюзеринг остановился. Резкий рывок в сторону инсайда — и он уже за спиной одураченного к нему полетел мяч. Едва Дьюзеринг изготовился принять его на уровне талии, Хьюго бросился наперерез траектории его полета и ловко поймал мяч. Ему, правда, не удалось далеко с ним убежать — Дьюзеринг набросился на него как коршун, не дав пробежать и пару шагов, — но дело сделано. Игра кончена, в любом случае — оглушительная победа! Первый в спортивной жизни Хьюго перехваченный пас!