Просматривая сообщения епархиальных ведомостей о конкретных делах владыки, можно видеть, какой колоссальной работоспособностью обладал еп. Андрей. Но важнейшую свою задачу он видел в организации истинно пастырского служения руководимого им духовенства. С этой целью владыка регулярно инспектировал самые отдаленные уголки своей епархии, давая наставления клиру и демонстрируя образцы служения литургии и произнесения проповеди. По отзывам современников, архиерейские служения еп. Андрея наполняли храм атмосферой истинной духовности, вызывая религиозный восторг, слезы умиления и счастья у прихожан и духовенства. Медвежьи углы, ни разу не видавшие архиерейских служб, получали импульс возрождения церковно-общественной жизни. В личных и коллективных беседах с пастырями владыка направлял их работу, наказывая нерадивых и поощряя деятельных.
Вдохновляющим активность духовенства фактором стало требование владыки об участии клира в миссионерских организациях: Обществе св. Гурия в Казани, Православном палестинском обществе, Восточно-русском культурно-просветительном обществе в Уфе, задачами которых было распространение православия среди мусульман и язычников и укрепление благочестия в православных общинах. Миссионерская деятельность, которой владыка посвятил себя с самого начала пастырского служения, вообще занимала значительное место в его жизни. Как личность он пользовался уважением и авторитетом среди иноверцев и своими проповедями достигал большого успеха в деле распространения православия в их среде. За сравнительно короткие сроки его усилиями были созданы Трехсвятительский крещено-татарский мужской скит и Покровская крещено-татарская женская община[88], открыты многочисленные приходы. Свое обращение к православию неофиты связывали с личностью еп. Андрея – для них он был воплощением христианского подвижничества. «Он один из архиереев отстаивал национальные интересы загнанных народностей – чуваш, черемис, вотяков и т.д. Он был и есть любимец низшего, бедного, загнанного люда. Казань и Уфа, где он служил, в самых бедных слоях населения помнят его добрую, ласковую, отзывчивую душу; беженцы Западного края одеты были только им», – напоминал новым властям в 1924 году знавший владыку по Казани протоиерей Транквиллин Земляницкий[89].
Владыка уделял особое внимание новокрещеным приходам, до мелочей разрабатывал рекомендации их наставникам, способствовал широкой публикации богослужебной литературы на языках народов Урала и Поволжья. Особенно настойчиво он требовал, чтобы храмовая служба велась на языке большинства прихожан или, по меньшей мере, «на двух языках попеременно»[90]. Примечательно, что соответствующее распоряжение было одним из первых актов владыки по вступлении его на уфимскую кафедру. Позднее, на заседании шестого отдела Предсоборного совета «по вопросу о допущении малорусского, русского и других народных языков в богослужение», состоявшемся 10 июля 1917 года, «Андрей, еп. Уфимский, указал на большую религиозность татар, которая объясняется имеющимся у них татарским текстом некоторых церковных книг, добавив, что понятность богослужения способствует возвращению сектантов. Он, преосвящ. Андрей, при чтении канона допускает перестановку слов и пояснения»[91].
Замечательным фактом архипастырского служения было глубокое преобразование церковно-общественной жизни Сухумской епархии, проведенное еп. Андреем за два с небольшим года. Сразу же после своего появления там он, в частности, создал первый молитвенный дом в селе Псху, после революции почти 15 лет служившем главным оплотом монахов-имяславцев[92]. В антирелигиозной литературе об этом повествовалось так: «…В 1911 году первый поп, который пробрался на Псху, был епископ Андрей или, иначе, князь Андрей Ухтомский. Был, говорят, большой ханжа и замечательный оратор. Закатывал псхусцам сногсшибательные проповеди о спасении души человеческой… и основал, впервые на Псху, очаг спасения заблудших грешников. Сейчас князь Андрей в каком-то ленинградском учреждении, на правах равноправного гражданина и советского служащего, исчисляет статистические таблицы»[93].
Важнейшим проводником своих идей владыка считал печатное слово. Количество его статей и выступлений в светской и церковной прессе исчисляется многими сотнями, а географически – они издавались почти по всей стране. Немало и отдельно изданных книг, брошюр и оттисков статей. Еп. Андрей основал первый церковный орган в Сухумской епархии – «Сотрудник Закавказской миссии» (1912–1916), его детищами были также газета «Дус» (на татарском языке в русской транскрипции), казанский еженедельник «Сотрудник Братства святителя Гурия» (1909–1911), «Заволжский летописец» в Уфе.
Многочисленные отзывы о деятельности владыки в Казани, Сухуми, Уфе говорят о любви и уважении, которыми он пользовался в самых различных слоях как русского, так и инородческого православного населения. Даже в конце 1920-х в одной из своих повестей бывший уфимец, писатель Борис Четвериков не без теплоты и сочувствия вспоминает об еп. Андрее. Школьный инспектор своими придирками довел гимназиста до самоубийства; общественность взволнована и возмущена, но встал вопрос, где хоронить юношу: по строгим правилам – только вне ограды кладбища. Губернатор отправился к владыке:
«Местный архиерей был строгих правил, у прихожан он пользовался уважением еще и потому, что был из рода князей Ухтомских и принятие духовного сана было связано у него с какой-то личной драмой… Архиерей сочувственно выслушал губернатора. – Неверие разъедает наше общество… Упадок нравственности… – сетовал он. – Так как же нам быть, владыка? – Я бессилен! – развел руками архиерей. – Но… я могу ничего не знать… Представьте, например, что я в отъезде… Единственно, могу обещать, что священник, который совершит отпевание, не будет наказан… И Алфеева похоронили со всеми церемониями, какие полагались»[94].
А вот несколько выдержек из выступлений на проводах еп. Андрея в Новороссийске, когда владыка покидал сухумскую кафедру:
«Преосвященный на всех местах своего служения сумел стяжать любовь своей паствы, не только народной, но и любовь интеллигентного и высшего общества. Здесь оказали свое влияние не только воспитание и культурность… но и истинно миссионерский дар – то проникновение, церковно-мистическое настроение и ласка душевная, которые так пленяют сердца верующие и обремененные духовными страданиями и мучительными поисками благодатной веры»[95].
А вот слова человека, сумевшего прочувствовать сущность работы владыки, охватывающей все стороны человеческой жизни. Напомним, что это 1913 год – русское общество уже пережило подъем 1905-го, уже наступило разочарование как в революционных идеях, так и в способности власти дать новые импульсы общественной жизни России. Когда обострены «взаимоотношения между различными группами и классами населения, в высшей степени трудно найти способы и средства, объединяющие, связывающие разрозненные и разобщенные элементы общества; то, что трудно, не по силам и невозможно преодолеть ни современной философии, ни государству, ни целым обществам и учреждениям, Вы сумели отчасти постичь, разрешить своей искренней, прямолинейной, проникнутой глубокой верою учения Христа, деятельностью: Ваша личность, благотворно действующая на всех, Ваша способность понимать людей и подходить к ним с любовью привлекла к Вам совершенно различные круги общества, которые, сталкиваясь между собою симпатиею к Вам, объединялись и сближались духовно»[96]; «Владыка-миссионер всюду вносил мир, благоволение и религиозное пробуждение в духовно-заснувшие души своей бедной паствы»[97].
