Говорят, что Запад — свет России; говорят и то, что Россия — свет Западу.

Не правы западники, отождествляя с Западом арийскую культуру: они забывают, что Запад Западу — рознь (Германия — не Франция, Франция — не Англия). На Западе есть культуры, а не культура. Удел последнего западника — стать провозвестником одной из расовых культур (германофилом, франкофилом): такое западничество есть вывернутый наизнанку национализм.

Говорят, будто культуры Запада в содержании своем чем-то объединены и противопоставлены России: это — иллюзия; и Россия — тот же Запад.

Начиная с быта и кончая общественными учреждениями, философией, поэзией, музыкой, запад индивидуален (быт англичанина не быт француза, палата депутатов не парламент; гедисты, бландисты, синдикалисты — не германские социал-демократы; Стефан Георге ближе к Гёте, нежели к Верлену; культура нации перевешивает общность эпохи). Содержания западных культур несоизмеримы.

Остается норма: такой нормой… но в том-то и дело, что культура есть содержание, т. е. нечто индивидуальное, конкретное; нормой культуры являются общеобязательные условия ее проявления. Такие условия — суть: наука, в частности; некоторые выводы науки, применимые к жизни (грамотность, всеобщее избирательное право и т. д.). Между наукой и культурой есть взаимоотношение: нет тождества. Культура есть процесс воспитания и рост человеческого духа: но точка отправления здесь — раса; она — земля всякой культуры, бесконечно преобразимая, но земля: нация — альфа и омега культуры; наука — нормировки и координировки процесса. И потому-то не правы западники: условиями роста культуры подменяют они самую культуру (есть культурная Европа, но нет европейской культуры).

Еще более не правы наши националисты в кавычках, если отрицают условия роста народной культуры (всегда самобытной), видя в условиях этого роста самую суть культур запада. Мертв для них запад, бесконечно живой, бесконечно чреватый будущим.

Славянофилы и западники одинаково не понимают, в чем самобытность самой культуры, и где граница, отделяющая культуру от условий ее проявления: науки, социально-экономические эволюции и так далее.

Нормы культуры универсальны: форма и содержание ее конкретны, индивидуальны, многообразны, народны.

Поэтому смешно, когда идею самобытности культур космополит отрицает во имя «прогресса»; еще более смешно, когда защитник самобытности видит уничтожение самобытности в необходимой политической и экономической эволюции.

Самобытность культур порождает борьбу национальных особенностей рас: эта расовая борьба — вне плоскости политики; она в борьбе бытовых, индивидуальных расовых черт, в борьбе памятников искусства; в этой борьбе происходит естественный отбор наций: наиболее самобытные нации духовно побеждают. Повторяю: условием этой борьбы является полное равноправие рас в их экономическом укладе жизни.

Гений — фокус, собирающий лучи жизни народной; вся культура любого народа основана на творческих личностях, претворивших землю народа в культуру. Вот почему нет гениев там, где самобытность народа иссякла; и нет культуры, где нет гениев. В гениях обнажена и освещена душа народа; земля народа — источник рождения гениев.

Глубоко народны гении Германии: Бетховен, Шуман, Шуберт, Брамс и Вагнер, перекликаясь с Кантом, Фихте, Шеллингом, Гегелем, Шопенгауэром, Ницше, одновременно перекликаются с Шиллером, Гёте, Новалисом, Жан Паулем, Георге: эти 16 имен, проявляясь индивидуально, идут стройной фалангой, завоевывая Германии почетное место среди культурных наций. Во всех них есть что-то особое, своё, германское (как бы индивидуальное клише), начиная с творчества и кончая внешностью (сравните портреты).

Гении наши (Лермонтов, Пушкин, Тютчев, Фет, Вл. Соловьев, Чайковский, Толстой, Достоевский, Тургенев и др.), будучи колоссальной силой, не образуют дружной семьи (нет у всех у них общего отпечатка); все это указывает на молодость русской культуры, она еще «in statu nascendi»:[1] как новорожденную, ее надо беречь.

Но мы ее не бережем.

Слишком боимся мы дурного привкуса, который случайно соединяется у нас со словом «самобытность». Полемика нам испортила слово: и из боязни перед испорченным словом от самобытности мы открещиваемся космополитством. Мы всё думаем, что, став на точку зрения самобытности, нам придется, пожалуй, освятить и самобытность закапывателя живых, сектанта Ковалёва. Ударяясь в космополитизм, мы подкапываемся под самое содержание души народной, т. е. под собственную культуру, и заменяем культуру условиями ее возможности, т. е. «прогрессом».

Мы требуем тогда, чтобы продукты культуры носили штемпель «прогресса», забывая, что сфера «прогресса» и сфера продуктов прогресса не совпадают друг с другом.

Нам грозит опасность «штемпелеванной» культуры, т. е. интернациональной фабрики по поставке гениев; нам грозит фабричное производство мыслей.

И культуры Запада уже отравлены фабрикацией одной, всеобщей, прогрессивно-коммерческой культуры: появился новый тип культуртрегера. Caveant consules![2]

Разве вы не замечаете ужасающего роста интернациональной, прогрессивно-коммерческой культуры во всех областях искусства, где проявляется гений (т. е. квинтэссенция народного духа). Рост книгоиздательств, единственная цель которых — нажива, централизация книжного и музыкального дела в одних руках, так что некоторые литературные и музыкальные предприятия становятся чуть ли не интернациональными; вместе с тем страшное падение литературных нравов, продажность прессы, понижение уровня критики и всё большая ее гегемония в вопросах творчества; выступление на арену творчества сомнительных господ, наконец, фабричное производство идей и фальсифицированные гениальности — все это заставляет нас наконец сказать решительно: «Довольно!»

Правда, произведения национального гения всех стран вы найдете вследствие этого во всяком книжном магазине; правда, рост переводной литературы велик, обилие всевозможных концертных, эстрадных и лекционных (да!) предприятий увеличивается; бесконечная фаланга критиков ежедневно, еженедельно, ежемесячно ставит вас «au courant»[3] жизни искусства всего мира, но…

Вырастает ужасная цензура в недрах этих предприятий: переводится, рекламируется и распространяется только то, что угодно королям литературной биржи; выпускается на эстраду только то, что угодно королям биржи музыкальной; а их идеал — интернациональное искусство, одинаково доступное и понятное интеллигентному плебисциту всего мира, равно оторванного и от здоровой земли народной, и от верхов умственной аристократии…

«Проштемпелеванный» (т. е. прошедший сквозь цензуру «биржевиков») интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от почвы критикой. А духовно отравляемые интеллигентные массы всего мира наивно продолжают верить, что в этой бирже и в этом хаосе понятий совершается таинство служения культуре.

Много лет «интернационалисты» замалчивали Вагнера, но когда замолчать не могли его громкий, из недр германской расы прозвучавший голос, грянул тысячеголосый хор критиков во славу Вагнера, и теперь уже к имени Вагнера пристала реклама. Много лет замалчивали чистокровного арийца Ницше; но только по знаку дирижера господина Брандеса хлынул поток похвал; и реклама ныне уже запятнала имя Ницше.

Кто же эти посредники между народом и его культурой в мире гениев? Кто стремится «интернациональной культурой» и «модерн — искусством» отделить плоть нации от ее духа, так, чтобы плоть народного духа стала бездушна, а дух народный стал бесплоден? Кто, кто эти оскопители?

Странно и страшно сказать, но приходится.