Она была влюблена в такую жизнь. Ей нравились шум, неразбериха, веселье и бесшабашность этой бурной беззаботной компании. Она понимала, как сильно эта жизнь отличалась от жизни в деревне, и радовалась этому отличию, ибо здесь она могла делать, что хотела, и никого это не возмущало и не шокировало. Ей и в голову не приходило, что такой образ жизни не приличествует джентльмену.

Молодых людей брак не интересовал; брак тоже среди прочего получил клеймо чего-то недостойного и воспринимался как последнее прибежище неудачника, столь глубоко погрязшего в долгах, что у него просто не оставалось другого выхода. Любовь между супругами считалась дурным тоном, а счастливый брак вызывал насмешки, отнюдь не зависть. Эмбер к этому относилась так же — Льюк Чаннелл убедил ее, что замужество — самое большое несчастье, которое может постигнуть женщину, поэтому она с горячностью, с такой же язвительностью, как и другие из ее окружения, говорила о том, как это абсурдно — быть женой или мужем. Но в глубине сердца Эмбер оставляла тайное место для Брюса Карлтона, хотя и была уверена, что никогда больше не увидит его.

Только самоуверенность Эмбер была поколеблена. Это случилось в середине октября, когда она обнаружила, что снова забеременела. Пенелопа Хилл предупреждала, что иногда самые тщательные меры предосторожности могут подвести, но Эмбер не ожидала, что такое может произойти с ней. На какое-то время она впала в отчаяние. Все развлечения стали ей не в радость — сама мысль вновь проходить через неприятности вынашивания младенца повергала ее в ужасную тоску, и Эмбер решила, что не станет рожать. Еще в Мэригрине она знала женщин, умевших вызывать аборт, если беременность наступала слишком часто. От Брюса Карлтона она желала ребенка, но от кого-то другого — нет.

Эмбер поговорила с одной из женщин, служившей продавщицей в Чэйндже. Ее звали Молли, и, по слухам, она получила большую сумму денег и чуть ли не от самого герцога Букингема. Эта Молли направила Эмбер к повитухе на улицу Хэнгинг Сод.

Повитуха оказывала услуги очень многим женщинам, которые вели подобный образ жизни. Не говоря ни слова Майклу, Эмбер отправилась к ней. Повитуха усадила Эмбер в ванну с горячей водой на час или около того, добавляя в воду различные снадобья, потом дала ей сильную дозу лекарства и велела съездить в Пэддингтон и обратно в наемной коляске без рессор. К великому облегчению Эмбер, одно из этих средств или все сразу помогли. Еще Молли посоветовала пить особое лекарство каждые двадцать восемь дней, принимать горячую ванну и ездить в безрессорной коляске.

— Нынешние джентльмены, — говорила Молли, — терпеть не могут женщин, доставляющих им подобные неприятности, сама увидишь. — Она приподняла свою пышную грудь, положила ногу на ногу и многозначительно улыбнулась.

В первые дни Эмбер старалась скрывать лицо, когда выходила из дома, — надевала маску, накидывала на голову капюшон — из опасения, что ее узнает констебль и остановит. Воспоминания о Ньюгейте тяжким грузом висели на ее душе. Но еще страшнее была мысль о том, что если ее снова поймают, то либо повесят, либо выгонят из Лондона, а она так привыкла к этому городу, что высылка казалось не менее тяжким наказанием, чем смерть.

Однажды она узнала нечто, явившееся для нее ответом на многие вопросы, а кроме того, представлявшее заманчивую перспективу. Эмбер восхищалась красивыми элегантными нарядами, которые носили актеры в повседной жизни, и как-то раз она сказала об этом Майклу.

— Бог ты мой, они все выглядят, как лорды. Сколько же они зарабатывают, эти актеры?

— Пятьдесят-шестьдесят фунтов в год.

— Как же так, сегодня я видела у Чарльза Харта шпагу, так она стоит около этого!

— Что ж, возможно. Ведь актеры по уши в долгах.

Эмбер как раз готовилась ко сну, она повернулась к Майклу спиной, чтобы он расшнуровал ей тугой корсет.

— Ну тогда я им не завидую, — заметила она, снимая с руки браслет. — Несчастные люди. В Ньюгейте им не удастся так шикарно выглядеть.

Майкл сосредоточенно занимался расшнуровыванием, но, наконец, он распутал узелок и шутливо хлопнул ее по заду.

— Их в Ньюгейт не посадят. Актера нельзя арестовать, разве только по специальному разрешению самого короля.

Эмбер повернулась, в ее глазах вспыхнул новый интерес.

— Значит, говоришь, их нельзя арестовать? Но почему?

— Да потому, что они слуги его величества и пользуются зашитой короны.

«Ах, вот оно что… Об этом стоит подумать».

Уже не в первый раз Эмбер бросала завистливые взгляды на сцену. Сидя рядом с Майклом в партере, она замечала, как богатые франты не отрывали глаз от актрис и толпились в гримерных после спектакля, чтобы прикоснуться к ним или пригласить на ужин. Она знала, что некоторые были на содержании у вельмож., служивших при королевском дворе, что они великолепно одевались, жили в роскошных домах и даже имели собственный выезд. Они казались самыми счастливыми существами на свете, хотя те же люди, которые волочились за ними, относились к ним с некоторым пренебрежением. Эмбер нелегко было выносить, что все внимание, все аплодисменты доставались другим, а она считала, что достойна этого не меньше их, если не больше.

Прищурившись, она глядела на актрис, убеждаясь, что красивее любой из них. Хороший голос, правильное лондонское произношение, отличная фигура — и все соглашались с этим — какие же еще качества требуются для актрисы? Даже такие данные имели далеко не все.

Возможность проявить себя представилась через несколько дней.

С Майклом и еще четырьмя парами Эмбер ужинала в отдельном кабинете плавучей таверны «Фолли» неподалеку от старого разрушенного дворца Савой. Они лакомились творожным пудингом и вином, глотали сырых устриц и наблюдали за обнаженной женщиной на сцене. Эмбер, обидевшись на это, встала и перешла на другое место рядом с мужчиной, не обращавшим внимания на сцену. Он ел со всей серьезностью. Это был Эдвард Кинастон, поразительно красивый молодой актер Королевского театра. До того, как женщин стали допускать на сцену, он играл в спектаклях все женские роли.

Девятнадцати лет, с нежной, как у девушки, кожей, светлыми волнистыми волосами, стройный и голубоглазый, Эдвард выглядел безупречно. Прекрасно сложенный, он имел лишь один недостаток — голос. От длительных тренировок в подражании высокому женскому голосу, его собственный голос приобрел неприятный завывающий тон. Эдвард улыбнулся ей, и она села рядом.

— Эдвард, как вы попали на театральную сцену?

— Что? Решили попробовать себя на этом поприще?

— Думаете не получится? Полагаю, я достаточно привлекательна для этого, — она улыбнулась, кокетливо скосив глаза.

Он задумчиво посмотрел на нее:

— Вполне. Пожалуй, симпатичнее любой из тех, что есть у нас или у Дэйвенанта. — Дэйвенант служил управляющим в театре герцога Йоркского. Всего две театральные труппы имели официальную лицензию, хотя другие тоже выступали, но главная конкуренция была между актерами его величества и его светлости. — Я полагаю, вы хотели бы показаться на сцене и найти себе какого-нибудь туза в качестве покровителя.

— Может быть, — призналась Эмбер. — Говорят, таким образом можно неплохо заработать.

Эмбер произнесла эти слова с нарочитой издевкой — все знали, что у Кинастона множество поклонников —мужчин и что он получает от них ценные подарки, большинство из которых превращает в деньги и откладывает их в банк. Еще ходили слухи, что среди его любовников числился сам Букингем, который уже начал проматывать свое огромное состояние, самое большое в королевстве. Однако Кинастон не обиделся: обладая чем-то вроде девичьей скромности, он хоть и торговал собой открыто, держался скромно и с достоинством.

— Возможно, мадам. Итак, мне представить вас Тому Киллигру? — Том Киллигру, управляющий Королевским театром, считался фаворитом его величества и часто бывал при дворе.

— О, будьте так любезны! Когда? — его слова взбудоражили Эмбер.

— Репетиция завтра в одиннадцать. Приходите, если желаете.