После школы она поступила на филфак — разумеется, заочно, ведь в общежитии много плохих и злых детей, а главное, придётся самой убирать и готовить. На четвёртом курсе Жанна впала в депрессию и была отчислена за неуспеваемость. Мать сочла нужным устроить театральное представление, послушать которое любезно согласились соседи, собравшиеся под окнами обшарпанного финского дома; разогнать их так и не удалось, потому что капитан Шлигер ушёл сторожить базу до утра, а Юлю местные пьяницы ни в грош не ставили. Но вместо того, чтобы, по обыкновению, заплакать, Жанна стала делиться своими мыслями. Мол, что если мать настаивает, то на следующий год она восстановится, но ей не хочется — незаконченное высшее у неё уже почти есть. Что она никогда не пыталась подладиться к германофобским совковым нравам, царящим в этом ханжеском и убогом заведении, поскольку её натура этого не приемлет. Что страсть лучше стоицизма и лицемерия, что быть честным, даже во зле, лучше, чем утратить себя, подчиняясь традиционной морали, что свободный человек равно может быть и добрым, и злым, но человек несвободный — позор для природы, а педуниверситет есть переход и гибель, и то, что падает, нужно ещё толкнуть. Так говорил Ницше, а ответственность сваливал на Заратустру.

— Я родителям наврала, что уехала к бывшей преподавательнице: сейчас меня уже могут отпускать из города.

— А что, не отпускали? Почему?

— Мать волнуется, когда я уезжаю, это с тех пор, как я на пятом курсе наглоталась таблеток. И вообще, я привыкла быть дома.

— Клёво. А где мой адрес взяли — отец сказал? Ему, наверно, мать оставила мои новые координаты. Я вот думаю, зачем ему знать, где я живу, — чтобы денег на бухло в крайнем случае выцыганить?

— Вы его строго судите, Ася, а у него нервы.

Ася устала и начала откровенно глумиться:

— Я смотрю, вы тоже нервничаете, Жанна. Руки дрожат. Тоже пьёте? А ведь комнатные растения не пьют… Итак. Папаша вас ко мне послал по делу? Вот же блядь — сам-то боится приехать.

— Он не подсылал. Мне просто захотелось посмотреть на вас. Я знаю, что вы всегда были совсем не такой, как я, — Жанна расплескала чай и теперь виновато смотрела на скатерть. Таких неудобно поить чем-то кроме чая. Они с Асей одногодки, но у Аси было чувство, будто она растлевает несовершеннолетнюю. Одним взглядом.

— Отец, конечно же, говорил, что я сука и шлюха, недостойная быть его дочерью, что я уехала в Москву с целью пить и гулять, а других целей я, конечно же, преследовать не могла? Удалось вам занять вакантное место его «идеальной дочери»?

А вот ей, похоже, не стыдно смотреть на меня. Где-то Ася видела вот такую чуть склоненную белокурую головку — леонардовская Мадонна Литта, черты чуть потоньше, волосы на полтона потемнее. Но во взгляде женщины на картине читались вполне обычные разрешённые чувства матери к ребенку, а здесь было что-то уму непостижимое.

(О да, разве нашему ограниченному уму дано постичь истинную природу шизофрении?)

Жанна удивлённо вскинула брови:

— Я не понимаю, почему вы спрашиваете. Хотите поиздеваться? Да, надо мной легко издеваться, я знаю, что я совершенно никчёмное, бесполезное, инфантильное, одинокое, несамостоятельное существо. Мне говорили, что я талантлива, но сейчас мне кажется, что я вообще никогда не смогу ничего хорошего сделать. Я не способна войти в контакт с людьми, я — лентяйка и не занимаюсь домашним хозяйством, да и работать не хочу… Сейчас я скромная кассирша в уголке с мелкими бухгалтерскими поручениями в небольшой фирме по продаже автозапчастей… Фигня! Да и ещё и зацикливаюсь на себе, не развиваюсь, ничего не меняю… Мне незачем жить. Мне хотелось увидеть вас ещё и для того, чтобы понять, как сделать, чтобы захотелось жить.

— У вас депрессия, да?

— Как и все последние пять лет.

— Пять лет назад я смогла бы положительно повлиять на вас, только меня, к сожалению, в этом городе не было. А сейчас… хотя посмотрим. — Ася мысленно взвесила плюсы и минусы планируемого мероприятия. В двадцать пять она ещё была способна слегка удивляться собственному цинизму, но уже заносила это удивление в графу со знаком «минус». — Пойдёмте прогуляемся. Только не бойтесь. Ваша преподавательница вас отмажет.

Это был один из немногих приличных клубов города, куда пускали женщин, носящих мужские джинсы и тяжёлые ботинки. Большинство девушек, как показалось Жанне, были симпатичными и совсем не такими грубыми, какими она раньше представляла лесбиянок и бисексуалок.

Перейдём на «ты», неожиданно предложила она. Ася не успела ответить: мягкие пряди волос на мгновение коснулись её лица, и чьи-то руки сзади обняли её за шею. Это была её знакомая, то ли пьяная, то ли обкуренная.

— А-а, как давно тебя не было!

— Потому что надо делом заниматься, а не по клубам, как восемнадцатилетние, хуйнёй страдать, — хмуро ответила Ася. Начинается. Дальше по сценарию должна идти попытка отбить бабу.

— А где Марина? — поинтересовалась знакомая. — Мне сказали, вы больше не встречаетесь.

— Это сложный вопрос. Где бы она ни была, я желаю ей счастья.

— Ты так сильно любила её, да?

В дверь снаружи стали с воплями ломиться пэтэушные бутчихи, не прошедшие фейс-контроль. К Асе подошла другая знакомая:

— Там тебя просят, чтоб ты провела кого-то из них.

— Кого? — Ася отодвинула бокал с пивом. — Там что, Кристина из Хуегорска с этой жирной сукой? Не пошли бы они?

— Ага, — ответила девица и испарилась. Через несколько минут Кристина с жирной сукой, которых провёл какой-то гей, помахали ей с порога. Пришлось подойти, чтобы не портить репутацию.

— Ты нас не узнаёшь, да? — злобно спросила Кристина. — Ты нас не уважаешь?

— Хочешь устроить здесь скандал, чтобы тебя потом уже никогда сюда не пустили? — спросила Ася. — Детский сад, честное слово.

— Не-е! Я с тобой потом поговорю, сука. На улице, когда мы выйдем. И тебе никакой нож не поможет, у нас у самих в сумке по ножу.

— Потому что одна, и без ножа, и, к тому же, трезвая, ты боишься, — констатировала Ася.

— Ну, всё, сука. Ты нарвалась.

Толстая девка замахнулась, чтобы влепить пощёчину, но Ася не двинулась с места. Она легко и быстро отвела руку, летящую ей в лицо, на секунду сжала и тут же отпустила, словно ей было противно удерживать.

— У тебя рука совершенно не поставлена, — со вздохом сказала она. — Пока ты замахиваешься, тебя всю измолотят. И никакой нож не поможет. Кто же так бьёт, это же сплошные слёзы. Поучись у охранницы, она в армии по контракту служила.

Охранница уже спешила к ним, и Ася пошла обратно, жалея, что вообще на улицу выбралась. Девица, пристававшая к Асе, поняла, что ей сегодня ничего не выгорит и, от греха подальше, направилась к стойке, где не шибко трезвый бармен докопался до неё:

— Вам коктейль с розовой трубочкой?

— Нет! С жёлтой! — возмутилась девица, глубоко оскорблённая неуместной шуткой.

— Ты такая смелая, — сказала сводная сестра.

— Да ну, я просто привыкла к таким людям… Бля, я терпеть не могу, когда женственные девки бреются наголо и щебечут своими нежными голосками про ножи. Девочка, хочется мне сказать. Носи юбочку. Рожай детишек. Впрочем, нет. Пока не вылечилась у психиатра — никаких детей. Нечего плодить ебанатов.

— Я ненавижу детей. Просто ненавижу.

— А я не то что ненавижу…

— Евреи страшно любят детей, — вспомнила Жанна.

— Это стереотип. Я нормально отношусь к детям, просто они мне сейчас не нужны. У тебя замечательные волосы. А эти жирные тёлки с тифозными стрижками, тьфу!

— Тебе нравится? Хочешь, подарю?

— Ты с ума сошла?

— Некоторые говорят, что да. У меня плохая наследственность, ты же знаешь. Зато такие, как я, хотят изменить мир, и это хорошо.

— Я уже не хочу изменить мир. Ты не знаешь, наверно, эту фразу про Джейн Остин: «Она не хочет изменить мир, который доставляет ей столько удовольствия. Наивысшее удовольствие она получает, отсекая головы своим героям. Мы видим фигуры дураков в лучах красоты».