— Ты опять ерундой страдаешь? — зашипела жена. — Тебе экскурсию проводить, ты опоздаешь сейчас. Иди, иди уже на работу и не трогай, слышишь, не трогай клавиатуру и мышь.

Тоталитарной секте Праведный Гнев последнее время приходилось довольно-таки херово. Менты вывезли людей из сквота, врезали новые замки и опечатали двери. В местной газете появилась разоблачительная статья местного попа, призывающего к борьбе против анархизма и сатаны. Рабочие, матерясь, закрашивали неприличные граффити в подъездах. Лидеры группировки выждали несколько дней и решили продолжить протестную деятельность. Эта акция должна была прославить их (точнее, не их, а Идею) или стать последней.

Когда Геля вышла из поезда, перрон был пустым, только дворничиха в оранжевом подметала платформу. Здание вокзала — в строительных лесах, двери, кроме одной, заколочены — такое чувство, будто ходишь среди стен разрушенного города. Дул северный ветер.

Она докуривала уже третью сигарету, когда появился Краснолыков. Он был похож на попа-расстригу в своём старом, издали напоминающем рясу, чёрном пальто.

— Хорошо-то как сегодня, — приветствовал он. — Радостно!

— Да, да, — рассеянно кивнула Ангелина. Как только она увидела православного танкеточника, ей захотелось съебаться домой, выпить пива и лечь спать, но было уже поздно.

— Люди должны придти в пять утра, а сейчас только три. Давайте, пока всё не началось, сходим в церковь, она недалеко, и там очень красиво. Недавно туда с женой сходили, к нам присоединились ещё несколько прихожан, и чудо стало полнее, глубже. Радостнее.

Меньше всего Геле хотелось идти в эту вульгарную аляповатую церковь, но она ничего не сказала.

— Понимаете, — исповедовался по дороге Краснолыков, — мы ведь с ним какое-то время дружили, пили вместе. Даже в церковь ходили, а потом он вспомнил, что он панк, и всё пошло по пизде. Извините, пожалуйста.

Церковь была заперта, но у Краснолыкова, который раньше подрабатывал чтецом и алтарником, сохранился дубликат ключа. Внутри был такой же дешёвый кич, как и снаружи, особенно доставляли иконы, нарисованные каким-то халтурщиком.

— Ага, очень мило, — сказала Геля, ведь надо же было что-то говорить.

— Ангелина, — произнёс поэт, приторно улыбаясь, — вам не кажется, что храм — наилучшее место для уединения мужчины и женщины? Я знаю, что сие считается ересью, но ведь потом можно покаяться перед господом в сердце своём.

Геля пожалела, что вообще связалась с Краснолыковым. Что написала ему однажды:

Всё это ради того, чтобы он выдал ребятам из организации адрес Содомова и помог довести его до моста. Она собиралась принять непосредственное участие в экзекуции, а теперь неизвестно, чем закончится эта хуйня.

«Уже утро, блять, — подумал Содомов. — Птицы, сцуки, поют под окнами, как подорванные».

С тех пор, как его заставили подписать заявление о добровольном уходе из местной газетки — православный главред не хотел работать с человеком, чьи дневники постоянно замораживают за детскую порнографию, — ему никуда не надо было спешить. Хочешь — спать ложись, хочешь — пей, хочешь — дочитывай рукописи графоманов: главный редактор сетевого журнала за детскую порнографию не увольнял.

Среди присланных текстов была и подборка за подписью Краснолыкова. Потрясающая наглость. Алексей понял, что надо лечь спать, но тут в дверь позвонили.

— Привет, подставной активист, — сказал уже знакомый читателю длинноволосый парень.

— Привет, фашик, — ответил редактор.

Алексей уже два года снабжал его отменной детской порнографией. Участники секты Праведный Гнев Содомова знали и любили, хотя и не все.

— Содомов, — сказал длинноволосый парень, — я не фашист, просто меня тошнит от AFA. Зачем ты сотрудничаешь с ними — неужели только ради бабла?

Алексей допил кофе, помолчал.

— Понимаешь, — сказал он, — я ненавижу фашизм. Женщина, заплатившая мои долги за квартиру и ноутбук, была еврейкой. Один из немногих моих вменяемых начальников был евреем. И, наконец, мне очень нравится один четырнадцатилетний еврейский мальчик, но это только мечты. Фашисты оскорбляют мои чувства к этим людям, как бы глупо и банально это ни звучало. Я пытался с ними бороться и теперь вынужден распускать слухи о моём сотрудничестве с Единой Россией, чтобы скины не ворвались ко мне домой. А что касается Ангелины — этой публикацией я как бы убил двух сфинксов: во-первых, напечатал текст талантливого автора; во-вторых, это была часть моей борьбы с фашизмом. Так получилось, что эти нити слишком тесно переплелись, а нож, который мог бы их разрубить, я, кажется, проебал ещё в прошлой жизни.

— Я так понял, что ты бухаешь ещё с прошлой недели, товарищ редактор, — сказал длинноволосый парень.

— Да, — устало согласился Алексей, — бухает товарищ редактор. Как сцуко.

Парень набрал номер Гели, та не отвечала.

— Пиздец… Народ в переулке ждёт, а она в церкви. А когда Краскоедова набираешь — он в той же церкви. Надо что-то делать.

Легавые и чиновники часто выдают своим родственникам мобильные со специальными ментовскими настройками. Когда вы звоните менту, на его дисплее отражается серия и номер вашего телефона. А если мент позвонит вам, на его дисплее отразится ваше местонахождение.

— У меня такое впечатление, — отозвался Алексей, — что ты всё это время общался со мной, чтобы я выдал вам этого мудака Краснолыкова и помог его довести. Но, в конце концов, я должен принять участие в экзекуции, тем более — в издевательстве над мудаком, который стучит на сквоттеров ментам. Я сто лет не принимал участие в экзекуциях, и мне уже наплевать, чем закончится эта хуйня.

В половине четвёртого утра в храм Успения Божьей Матери зашли пятеро человек. У двоих лица были наполовину закрыты шарфами, у троих на головах — чёрные чулки с прорезями для глаз. Пасущаяся возле церкви полоумная бабка решила, что опять бандиты пришли каяться, и спокойно попиздовала дальше.

Пятеро человек увидели валяющегося на полу поэта-авангардиста, который не знал, что у Гели с собой электрошокер. Поэту связали руки, заткнули рот и велели вести себя тихо.

— Сначала с этим долбоёбом разберёмся, а потом — со вторым, — дружелюбно пояснил один из анархистов. Геле ничего не оставалось, кроме как молча последовать за ними.

Краснолыкова заставили подняться на железнодорожный мост и привязали к перилам прочными верёвками. На грудь ему повесили табличку со словами: «Вниз — это туда» и стрелкой, указывающей на полузамёрзшую реку под мостом. Поэт не видел, что к верхнему пролёту прикреплён транспарант:

Для милиции, явившейся тремя часами позже, осталось тайной, каким образом злоумышленники его туда присобачили. В райцентрах менты всегда приходят поздно, и для них всё остаётся тайной — или как бы остаётся.

Было паскудно, страшно и холодно. Снежинки мельтешили перед глазами, будто крылатые белые вши.

«Ёбаные, ёбаные бляди, — думал Краснолыков, мелко дрожа. — Как же мне с вами жить, что же вы, уёбки, делаете? Вы же в аду сгорите за прегрешения перед Словом, ёбаные, ёбаные бляди».

Ключ от церкви подобрал кто-то из нападавших и выкинул на помойку. Чуть позже в храм заглянули воры и украли два подсвечника.

Праведногневцы привели Гелю в полуободранную квартиру на пятом этаже. Было уже совсем светло, и она различила на обоях в прихожей полустёртые пентаграммы. В гостиной на полу валялись ноутбук и распечатка книги Троя Саутгейта «Julius Evola: A Radical Traditionalist».

— Сергей, который типа предлагал принести редактора в жертву, — сказал один из анархистов, стаскивая платок, закрывавший лицо, — тот самый графоман, о котором я вам в прошлом году писал, что не буду его публиковать даже за деньги. У него там была куча опечаток: «горловое пенисе» вместо «пение» и всё такое прочее. Что вы так на меня смотрите, Ангелина, — я не похож на свою фотографию, да?