На других поприщах тоже работали русские; г-жа Эльрам, бывшая директриста гимназии в Петербурге, заведывала точильней, важным для нас учреждением; ежеминутно ломались стамески; работающих по дереву летом 14‑го года было более полутораста человек; сломанные стамески стекались десятками к бедной Эльрам, от которой несло керосином за версту: с утра и до вечера она скрипела стамеской о камень; петербургская "Ф" возилась с кухарками в кухне кантины, приготовляя обед для работающих; студент "М", химик, с Эккартшейн производил опыты в лаборатории по добыванию красок; временами из Парижа являлся русский инженер Бразоль, замешиваясь в работы; Фридкина (врач и художница): 1) участвовала в резных работах, 2) лечила в Дорнахе; Ильина с утра до ночи отстукивала на машинке для М. Я. Штейнер годами; М. В. Волошина принимала деятельное участие в художественных мастерских, подготовляя живопись малого купола; Т. В. Киселева вела ряд эвритмических групп и лично работала по эвритмии с доктором и с М. Я.; все временно приезжавшие или жившие месяцами в Дорнахе русские (главным обраюм, москвичи) принимали посильное участие в работах: О. Н.А., Б. П.Г., Н. А.Г. и др.
Когда создалась уже группа первоначальных исполнительниц эвритмии, то в ней ГРУППА русских заняла видное место: Киселева, Н. А. Поццо, Богоявленская, А. А. Тургенева, мадам Нейшеллер, явившаяся из Петербурга. Если сложить сумму работ в разном направлении, произведенных в месяцах (даже в годах) маленькой русской группою, то эта сумма выйдет весьма и весьма почтенной.
Вспоминая резчиков по дереву, я должен отметить в ядре ее стоявших и все время интенсивно работавших, пока судьба позволяла им жить в Дорнахе, следующих лиц: Дубаха, Штрауса, Митчера, Кемпера, Людвига, Вегелина, Вольфюгеля, Фадума, А. А. Тургеневу, Н. А. Поццо, мадам Эейзенпрейс, фон Гейдебрандта (брата педагогички), художниц Кучерову, Друшкэ, Гюнтер, Дюбанек[355], фр. Хольцлейтер, фр. Бай; были и другие, постоянно работавшие по дереву, как покойный Т. Г. Трапезников, гостившие с год А. С.П. и М. И. С. Но без перечисленных мною лиц, все время волновавшихся сознательно и ведших ритм резной работы, можно смело сказать: первый Гетеанум не был бы вырезан; кроме самой работы, постоянно возникали тысячи недоразумений, забот (недостача дерева, переговоры со столярами, установление плана и т. д.). Перечисленные лица в полном смысле слова являлись нашими вожаками, вдохновителями в работах; и осуществителями плана доктора.
Совершенно не мыслю стекольное отделение без Тадеуша Рихтера, который обзаводил машины, подбирал группу, готовил эскизы и т. д., без главного "стекольщика" Д. ["Л"], без голландца Ледебура, без фр. фон-Орт, фон Моя, без Виги Седлецкой, без "С" и без милой брюнеточки (забыл фамилию); кто еще работал перманентно на стеклах, не могу установить (кажется, супруги де-Ягеры[356]).
Среди архитекторов — инженеров отмечу Шмидта, Энглерта, Эейзенпрейса[357], заезжавшего Бразоля.
Среди лиц, упорно занимавшихся прикладным искусством (детали лестниц, внутренного убранства дома Гросхайнца и т. д.) отмечу художника Розенберга.
Среди корпорации художников — живописцев, усиленно работавших над разработкою эскизов куполов и потом работавших в куполе, необходимо отметить: Линде[358], бар. Эккарштейн, мужа и жену Поляк, Классен[359], Волошину, мадам Перальте[360] и англичанина (забыл фамилию: нечто среднее между Гильденштерном и Розенкранцем); отдельно работали Катчер и Мэрион (лепные работы, негативы форм).
Столярная находилась в ведении Лихтфогеля[361].
В химической лаборатории работали Шмидель[362], "М", Эккартштейн.
Следует отметить самоотверженную и неблагодарную работу наших "кухарок"; "кантина" была своего рода центром; там сидели часами; каждый день надо было сварить обед, ужин и два раза чай и кофе; если принять во внимание, что "едоки" насчитывались многими десятками, а в иные периоды сотнями, то проблема кормежки голодных от физического труда работников не была так проста, как оно могло показаться сперва; Уже скоро "кантина" пустила ответвление сельскохозяйственное: стали разводить огороды, чтобы иметь свои овощи (ведь овощей шла уйма); среди доблестных, а порой героических хозяйственниц отмечу главным образом две фигуры: фрейлен Митчер[363] и баронессу Гамильтон; помниться еще постоянно хлопочущая тощая бергенка и наша петербуржанка "Ф" (до отъезда).
Наконец, эвритмически — художественная секция, с 15‑го года вышедшая на подиум и перманентно работающая над новыми и новыми номерами, была подлинным зерном будущих сложных художественно — исполнительных организаций, в ней зревших; тут отмечу: певицу Рикардо, музыкантов Стютена и Ван — дер — Па — альса[364]; группу эвритмисток (Киселева, Богоявленская, Валлер, молодая Вольфрам, Фельс[365], Фай, А. А. Тургенева, Н. А. Поццо, Зонненкляр, одно время постоянно выступавшие барышни Лей, Эйзенпрайс, появлявшаяся среди них Смитс, де-Ягеры, Абельс и т. д.).
Завелись отдельно: библиотечная фракция, хор, даже была попытка к… оркестру.
Все эти фракции членились; задания — разрастались; резчики, например, мечтали уже о создании резной мастерской, где бы стиль Гетеанума вынашивал и мелочи быта (пепельницы, рамы, столы, стулья).
Уже к середине 16‑го года целая культура "Ин Стату Насценди" рождалась свободно под Гетеанумом; но и сложнели отношения между отдельными партиями, корпорациями, и главным образом между деятельно работающими, на своих плечах вынашивающими будни Гетеанума, и тунеядно около Гетеанума живущими рантьершами, которых безделье заставляло рисовать острые зигзаги от "сплетен" к "мистике"; и от "мистики" и "сплетням"; наконец, была особая категория, которую я назвал бы "праздничными налетчиками"; каждую субботу в Дорнах слетались швейцарцы (из Базеля, Цюриха, Берна, французской и итальянской Швейцарии); или даже: в определенный период (сгущения лекций Штейнepa, праздничных постановок) к швейцарцам присоединялись англичане, австрийцы, немцы, французы; Дорнах начинал гудеть от толпы людей, непосвященных в работу, неверно информированных о сути дорнахской жизни сплетницами; эта толпа совала нос во все; и кроме того: попадая в Дорнах из воюющих стран, она взметывала пыльные вихри военной страсти, которую давно изжило ядро работающих.
Необходимо было подумать и о том, чтобы НАС ЗАЩИТИТЬ [ЗАЩИЩАТЬ] от нас самих, от наших соседей бездельников и от налетчиков со стороны; что донрахских антропософов: 1) подсиживали контрразведки различных стран, 2) оклеветывали иезуиты, различные темные "оккультные" братства, которыми закишела Швейцария во время войны, 3) едва терпели протестанты и 4) холодно взирало швейцарское правительство — еще полгоря; но когда присоединялось самоедение антропософов антропософами, чаша терпения лопалась.
Начинались жесты, напоминающие жесты нервно — больных.
Сплошь да рядом бывало: здоров человек — трезв, рассудителен, даже смеется над нервничающими "чудаками" справа и слева; вдруг — трах: неузнаваем; порет дичь, бросает работу, впадая или в мрачную меланхолию, или в самоуничижение, обвиняя себя в несуществующих преступлениях; или же, — наоборот, размахивая молотком и стамеской в буквальном смысле диким вепрем носится по холму: не попадайся и доктор сам! Такого "буяна", заболевшего дорнахской лихорадкой, стаскивали товарищи по работе с холма: "Успокойтесь, херр, или фрау, такие — то: ничего, — до "свадьбы" заживет". И — заживало. И вчерашний БУНТАРЬ или БУНТАРКА как ни в чем не бывало появлялись на холм, как скромнейшие, рассудительнейшие люди; и завтра принимали участие в угомонении тех, кто угомонял их вчера.
