Мистер Клейберт осматривал флейту. Он смотрел на нее под лампой и так, и этак. Он мог бы попытаться подуть в нее, если бы мундштук не был убран от беды подальше в сумочку миссис Клейберт.

— Да, — сказал он, — вещь старая. Но достаточно ли она стара, чтобы…

— Сколько же лет ей должно быть? — спросила миссис Клейберт.

— Я не могу быть совершенно уверен, но думаю — лет семьсот-восемьсот.

— Что ж, может быть, так оно и есть.

— Да, пожалуй. Я вряд ли могу представить себе такой возраст.

— Если это… — начала миссис Клейберт. Но оборвала свое замечание и задумалась.

— Ты можешь узнать, — заметил ее муж многозначительно.

Она не ответила. Осторожно положила флейту на стол. Последовавшее молчание прерывалось только ритмом, который он отбивал пальцами на подлокотнике кресла. Его жена раздраженно шевельнулась.

Мистер Клейберт послушно остановился, но, хотя пальцы оставались неподвижными, ритм продолжал звучать у него в голове. Там-та! Там-та! Та-та-та, та-тат, та-тат, та-та-та! Он почувствовал, что его нога начинает стучать по полу. Там! Там! Та-та-та, та-тат, та-тат, та-та-та! Он взял под контроль и ноги, но ритм не оставлял его, проникая внутрь. Вскоре голова стала кивать в этом ритме, а его губы складывали слова очень тихо:

— Крысы! Крысы! Мы должны выгнать тварей из страны! Дорогая, может быть, в Плезентгрове найдется достаточно крыс для проверки, — предложил он наконец.

Миссис Клейберт вздрогнула.

— Если ты думаешь, что я буду возиться со стаей крыс, Гарольд…

— Но мы получили бы подтверждение, дорогая.

— Может быть. Но крысы мне отвратительны.

Мистер Клейберт вздохнул:

— Беда женщин в том, что у них есть воображение, но они им не пользуются. Взгляни на это по-другому. Если это действует на крыс и действует на твоих друзей, значит, тут что-то кроется. Что-то очень значительное. Может быть, мы сможем сделать ее по-настоящему избирательной. Может быть, мы сможем сделать так, что все, кто курит «кэмел», или все, кто пользуется лосьоном после бритья, будут танцевать на улице. Какую можно дать рекламу! Ого-го! Я думаю, есть возможности и в сфере политики. Представь, что ты играешь это по радио по всем станциям…

— Гарольд! Если тебе нужен покой в этом доме, спрячь свое воображение назад в клетку и дай мне подумать, — объявила миссис Клейберт.

— Но Этель, это может быть грандиозно. Подумай о передвижке — типа фургона для…

— Гарольд! Прошу тебя! И прекрати, ради Бога, барабанить.

На следующее утро завтрак прошел даже спокойней, чем обычно. Чета Клейберт, казалось, занималась самоанализом. Гарольду Клейберту стоило больших усилий не упоминать больше о флейте. В результате она каким-то образом довлела в комнате. Он обнаружил, что его глаза постоянно к ней возвращаются. Но когда он уже собирался уходить, его решимость дрогнула. У двери он остановился в нерешительности.

— Дорогая, я не слышал, как ты на ней играешь, — сказал он. — Не могла бы ты… Ну хотя бы ноту или две?

Его жена покачала головой:

— Прости, Гарольд, но последнее, о чем я подумала перед тем, как заснуть, было — «Этель, не смей дуть в нее снова, пока она не будет в таком месте, где не сможет причинить никакого вреда». И я собираюсь этого придерживаться.

Когда муж ушел, миссис Клейберт быстро, но рассеянно сделала уборку. Приведя дом в порядок, она взяла флейту и аккуратно протерла ее тряпкой. Какое-то мгновение миссис Клейберт задумчиво смотрела на инструмент, затем взяла из своей сумочки мундштук и вставила его на место. Поднесла флейту ко рту и помедлила. Затем опустила и опять положила на стол. Она поднялась наверх за пальто. Спустившись вниз, она взяла флейту и спрятала ее под пальто, прежде чем открыть парадную дверь. Вместо того чтобы, как обычно, сесть в машину, она прошла по тропинке к дороге. Там повернула налево и пошла прочь от города. Менее чем через милю дорожка поворачивала направо через поле. За полем начинался лес. Там было тихо и спокойно. Среди деревьев она почувствовала себя укрывшейся от мира, а ее внутреннее «я» слегка почистило перышки. От дорожки ответвлялась незаметная тропинка, и, свернув на нее, миссис Клейберт вскоре вышла на' небольшую поляну. Там она расстелила пальто на солнышке, положила на него флейту и присела.

Несмотря на солнечный свет ощущалась нежная меланхолия восемнадцатого века. В своем теперешнем настроении миссис Клейберт решила, что в этом нет ничего неприятного.

Некоторое время она сидела в задумчивости, слегка мечтательно, с оттенком ностальгии. Не потому, что она была несчастлива. У нее есть Джем, и Гарольд тоже, конечно, а Гарольд был хорошим мужем, какими должны быть мужья. Но она скучала по Джему. Казалось, что Германия страшно далеко. Бывает такое тоскливое настроение, которое охватывает вас, когда вы вспоминаете, что единственный ребенок, которого вам дал Господь, превратился в мужчину и уехал на другой конец света, а вам уже за сорок… Вы не можете не думать об этом, хотя бы изредка. Не протестуя — просто размышляя о том, как все могло бы быть, если бы все было по-другому.

Через некоторое время Этель Клейберт взяла флейту. Она касалась кончиками пальцев гладкой древесины, присланной Джемом. Она смотрела вдаль, слегка улыбаясь. Затем, все еще с улыбкой, она приложила к губам мундштук из слоновой кости и начала играть.

У перекрестка, на крыльце дома мэра Дункана собрались несколько влиятельных граждан Плезентгрова. Собрание было неофициальным, но происходило с определенной целью, хотя и чувствовалось некоторое замешательство. Решительный вид был только у миссис Партленд, но он был привычен и на сей раз ничего не обещал. Выражение надежности, cвязанное с пребыванием Джима Дункана в должности, напоминало заключительную сцену кинофильмами никого не могло обмануть. Миссис Мюллер, как обычно, в высоком темпе высказывала различные предположения, но они имели характер фона в радиопередаче. Все присутствующие стояли и смотрели в недоумении на Мейнстрит. Все, конечно, кроме миссис Клейберт, которая сидела в кресле-качалке и тихо плакала.

Перекресток Мейн-стрит и Линкольн-авеню в этот момент выглядел незабываемо. Не только сам перекресток, но и выезды на четыре улицы были забиты детьми. Девочки в основном были с двумя соломенными косичками, спускавшимися из-под белых шапочек, украшенных вышитыми разноцветными цветами. Короткие рукава раздувались у них на плечах над облегающими корсажами, а широкие полосатые юбки прикрывались яркими передниками. Мальчики были в зеленых или коричневых курточках и длинных узких брюках. Их цветные шляпы с высокими тульями украшали перья. Вся обочина была будто покрыта великолепным беспокойным ковром, от которого исходил гул молодых голосов, смешанный с дробью сотен каблучков.

Изумление охватило не только жителей Плезентгрова, оно было и на детских лицах. Большинство из них все еще озадаченно оглядывались, осматривая окружающие предметы и строения с осторожным недоверием. Другие уже освоились. Одна группа стояла с радостным трепетом у афиши кинотеатра. У других носы расплющились о стекло витрины кондитерской Луизы Паллистер. Через их головы была видна сама Луиза, напряженно суетящаяся за закрытой дверью, со сложенными в молитве руками. Через улицу, на другом углу, чей-то юношеский инстинкт уже обнаружил, что в аптеке Тони есть фонтанчик с газированной водой. Но это были просто отдельные очаги веселого настроения по краям толпы. Она состояла из детей, глядевших вокруг с изумлением, а совсем маленькие девочки и мальчики в испуге жались к юбкам своих старших сестер.

Ни один из жителей Плезентгрова не выказал какой-либо радости от такой ситуации.

— Я не понимаю, — жаловался Эл Дикин с бензоколонки. — Откуда они все взялись? — вопрошал он. Потом решительно повернулся к миссис Клейберт. — Как они сюда попали? Откуда они пришли?

Миссис Клейберт почувствовала враждебную атмосферу. Не успела она ответить, как миссис Партленд сказала решительно:

— Мы можем отложить выяснение этого. Сейчас я хочу знать другое: раз они здесь, собирается ли кто-нибудь принимать какие-то меры? — она посмотрела многозначительно на мэра Дункана. — Что-то нужно делать, — добавила она выразительно.