Прогулка вышла на удивление удачной. Янка специально выбирала безлюдные тихие улочки с частными домами, утопающими в роскошных, золотых с багрянцем деревьях. Как в цветистой арабской сказке про Али-Бабу и его сокровища — пожалуй, где-то так должен выглядеть восточный ковер. Сами названия этих милых ее сердцу улиц ласкали слух: Садовая, Арктическая, Луговая, как у Антонова…

Именно на Луговой до сих пор стоит их старое общежитие, которое Яна пускай и смутно, совсем небольшим краешком памяти, но помнит. Хотя бы как носились с утра до вечера по двору с ватагой одичавших приятелей, а мама каждые десять минут высовывалась из окна на третьем этаже и протяжно кричала: "Яна и Слава, домой!" Или как в нежном возрасте, года в четыре, гонялась за мальчишкой намного старше себя, вооруженная здоровенной палкой, будто неандерталец дубинкой. А тот удирал от нее так, что только пятки сверкали! На вопли и возмущения прискакавших мам она, Яна, с большим достоинством отвечала: "А я хотела сдачи дать!" Гм-м, и куда только вся прыть подевалась?..

Конечно, этой окружной дорогой получалось намного дольше, чем обычным путем, но золотые с медью листья того стоили — в этом не было ни малейших сомнений. Перед одной зарослью красно-розового винограда потрясающе яркого оттенка она затормозила минут на пять, грех было бы пройти мимо… Немного постояла, посомневалась, а там махнула на всё рукой и уселась прямо на увядшую осеннюю траву, присыпанную желтыми листьями. (Никакой скамейки по соседству, естественно, не оказалось.)

Уходить от такой "красотищи", как она обычно выражалась, не хотелось совершенно: Янка дала себе твердое обещание не сегодня-завтра вернуться с мольбертом и новыми красками, пока это богатство не осыпалась. И еще раз в десятый мысленно себя поздравила, что оделась сегодня "в тему" — в теплый сиреневый свитер под горло, — под конец даже жара сморила… И поймала себя на мысли, что вот и восстановилась, почти как новенькая! ("Наполнила внутренние резервуары", — похвалил бы сейчас, наверное, Мартын.) Всего только и требовалось, что неспешно прогуляться по осенней улице Луговой.

Очередная неожиданность подстерегала ее у самого дома: на лавочке под подъездом караулил Сергей. Яна от растерянности чуть не споткнулась на ровном месте и остановилась в двух шагах от него, как телеграфный столб. (Хоть и очень небольшой телеграфный столб.) "Надеюсь, он не будет сейчас выяснять отношения, я этого не переживу!.." — выползла на передний план порядком убитая мысль, и даже виноградное настроение заметно потухло и съежилось.

— Привет! — поздоровалась она с опозданием, всё с такого же пионерского расстояния.

— Привет. Опять телефон отключаешь?

— Это допрос?

— Да нет. Просто… интересуюсь.

"Он вчера на домашний звонил, потому папа и вычислил, что я не с ним! — без тени сомнения решила Яна. — Ой, что вечером будет!.." А вслух неохотно отозвалась:

— С друзьями сидели.

— С друзьями?.. Или подругами?

— Подругами тоже! — огрызнулась Янка, в мгновение ока приводя себя в драчливое петушиное настроение. Если уж придется отстреливаться, то она должна быть в хорошей форме. (Они с брательником когда-то баловались, в той же общаге: "Без боя не дамся!")

Но Сережа на ее воинственный выпад никак не отреагировал, да и вообще выглядел на удивление мирно, как сытый филин: лениво жмурился и благосклонно взирал на вечернее низкое солнце. Она еще полминуты поколебалась и присела рядом с ним на самый краешек скамейки (оставив, однако, между собой и Сергеем кое-какое расстояние). "Как нейтральная территория между Израилем и Палестиной", — рассеянно подумала девочка, соображая, как себя сейчас вести, что говорить…

Какую-то минуту они молчали под пожелтевшим почти что на глазах кленом. "Вот интересное дело: вчера этот клен был совсем зеленым, а сегодня в воздухе уже вовсю чувствуется осень… Трудно сказать, как именно чувствуется, но ни с чем другим этот горьковатый запах не спутаешь. Надо же, а Сережка научился молчать!.." — опять до смешного невпопад заметила она про себя.

— Кажется, я тебя люблю, — внезапно огорошил Сергей, не глядя на нее, а обращаясь куда-то в пространство между деревьями.

— Спасибо… — прозвучало невероятно, ужасающе глупо, но ничего более подходящего ей в голову не пришло: просто-напросто не ожидала! (Тем более после такой ссоры грандиозных масштабов.) Сережка неестественно, натянутым деревянным голосом рассмеялся:

— Знаешь анекдот про "спасибо"? Пасхальное утро, Брежнев идет по улице, и вдруг навстречу ему бабулька: "Христос воскрес, Леонид Ильич!" "Боль-шо-е спа-си-бо!"

Забыв про свои горести и разочарования, Янка во весь голос рассмеялась — до того легко и спокойно стало рядом с этим Сережкой… Точно старый забытый друг.

На его настойчивые предложения "куда-нибудь пойти" у Янки хватило ума отказаться. Здраво рассудила, что вторая разгульная ночь (или пускай даже вечер) — это будет чересчур, организм-то ведь не железный! Да и родителей лишний раз нервировать не стоит, и так придется отдуваться за вчерашнюю самодеятельность… (Намылят шею, как пить-дать, тут и ясновидения никакого не надо!)

Лифт очень некстати не работал, его уже в третий раз за этот год ремонтировали. До своего седьмого этажа Яна добрела на последнем — ну, или предпоследнем — издыхании. Пытаясь отдышаться, на полном автомате достала из сумки ключи и уловила за дверью какую-то непривычную активность. По ту сторону ясно слышались громкие выкрики, завлекающий девичий смех, и в довершение всех прелестей кто-то приглушенно бренчал на гитаре. "Ярик!" — сверкнуло молнией у нее в голове, и всю усталость будто рукой сняло. Янка влетала в квартиру, как на реактивном двигателе, едва не забыв в замочной скважине ключи.

Брателло, по всей видимости, только приехал: на полу посредине прихожей, загораживая пузатым брюхом весь проход, красовался его не разобранный темно-синий рюкзак. Вот ведь трудяга, каких поискать: вещи разложить не удосужился, зато бурную концертную деятельность уже развернул! У двери неаккуратной кучей были свалены чьи-то грязные кроссовки размера сорок пятого (много кроссовок), босоножки и туфли всех моделей и расцветок, и даже ультра-модные полусапожки из леопардового замша. (Ленкины, наверное, как раз ее стиль…)

Яна покрутилась перед зеркалом, приводя себя в порядок. Наспех провела массажной щеткой по волосам, едва заметно подкрасила губы и еще раз придирчиво осмотрела себя со всех сторон. (Меньше всего на свете хотелось выглядеть замухрышкой перед толпой Славкиных друзей!) По привычке заглянула на кухню, разыскивая Гаврюху, и остолбенела на месте: совсем как во вчерашнем сне, на неубранном столе посреди крошек валялась круглая десертная ложка, ее любимая… И рядом пустой, вылизанный кем-то до блеска — угадываем с трех раз, кем! — пластиковый стакан от персикового йогурта. Не чуя под собой ног, она вылетела стрелой из кухни и попала прямиком в гостиную. Та показалась игрушечно маленькой от такого количества развалившегося на диване или примостившегося прямо на ковре народа… Добрую его половину Янка не знала и, застигнутая врасплох, опять растерялась. (Остается только надеяться, что не слишком заметно.)

Ярика в этой суматохе Яна заметила не сразу: брателло по-скромному пристроился в углу на диване, словно бы и не хозяин, и меланхолично пощипывал гитарные струны. Она, гитара, у него была фирменная, шикарного угольно-черного цвета, брательник ею страшно гордился и берег, как зеницу ока. Янке в знак особого расположения один-единственный раз позволил на своем сокровище поупражняться — событие из серии "Очевидное — невероятное"! Но при этом делал такое мученическое лицо, так пожирал в упор глазами, что никакого кайфа-то и не вышло, пускай даже самого отдаленного… Яна под его гипнотизирующим взглядом через минуту взмокла от напряжения, как мышь, сильней всего вспотели ладони. Ну, а под конец пошло совсем уж вкривь и вкось: в приступе нервозности недостаточно осторожно сей крутой инструмент поставила на пол, и милый братец впал в невменяемое состояние. Янка с непривычки не на шутку перепугалась (особенно если учесть, что он обычно насмешливо-добродушен и слегка ленив, типичный Львиный персонаж). А тут на тебе, голосина прорезалась!