Кто бы мог подумать, я уж было собрался ночевать где-нибудь в стогу, а ночую не просто в гостиничном номере, а в номере шикарном. В гостинице, а проще говоря, доме для высоких и нужных гостей цветной телевизор, холл, столовая, три или четыре комнаты с прекрасной мебелью. Засыпая, благодарю мысленно Бога и доброго еврея-председателя с таким русским именем-отчеством, с такой русской профессией, живущим в таком не типичном для его народа месте. Вот что значит хозяин, — в последний раз восхищаюсь я, утопая в белоснежной нежности постели.

17 июля. Перед последним днем.

Один из самых грустных дней. Странствие мое приближается к концу. До Гуся не больше тридцати верст. Дальше идти не получится: не осталось времени, да и силенок уже в запасе не больно много. Уляхино проводило по-осеннему нудным дождем. Пустынная дорога до Курловского. От Курловского к Гусю пошел по железной дороге. Последний раз повстречался с моей доброй трясогузкой. Желая, видимо, скрасить мое одиночество, она в этот раз минут десять летела, сопровождая меня. Когда вдалеке показались трубы — я подходил к Курловскому, — она почти подбежала к моимногам, что-то чирикнула и — серая точка растаяла в небе… Прощай! До Гуся я не дошел: ноги и впрямь еле двигались. Переночевал в деревне Нечаевская, в рабочем общежитии. Колхоз оказался тоже не из последних, но народ здесь был попроще. Зашедший на огонек в общежитие Николай, местный житель, зазвал посмотреть свой дом, стоявший через дорогу. Отказать я ему не смог, хотя особой охоты не было. Честно говоря, плохо помню наш разговор. Думал я об одном: завтра последний день. На душе было грустно и одиноко.

18 июля. Вместо эпилога.

Сегодня я возвращаюсь к своей обычной жизни. К своим обычным занятиям, заботам. Другой бы на моем месте радовался, мне же оставалось только успокаивать себя: Бог даст, на следующий год ты отсюда, из Гуся, пойдешь дальше по прекрасной своей земле. Дальше и дальше, к синим далям, старинным городам, к добрым людям, которых ты еще не встречал.

Осталось написать совсем немного. По железной дороге вошел в Гусь-Хрустальный. По обеим ее сторонам щедро плодоносила малина, не очень сладкая, но удивительно пахнущая. Этот запах долго оставался со мной. Пока ждал автобуса до Москвы не мог отказать себе в удовольствии и сходил в знаменитый музей художественного стекла. В автобусе напала странная дрема. Сквозь монотонный шум колес я услышал позавчерашний дождь в лесу. Вот именно, услышал, как капли падали на листья берез; как они стекали на ягоды черники. Я срываю эти ягоды, брызжет сок, и следы от него еще долго будут у меня на руке. А вот и…

Дневник путника.

Всяк живущий на земле есть путник. Святой Тихон Задонский

18 июня 1991 года. Благословение святого Амвросия.

— Здесь благодать Божия, — вернул меня к действительности голос за спиной. Я вначале кивнул, соглашаясь, и лишь после этого обернулся. Голос принадлежал невысокому, плотно сбитому парню, лицо которого, курносое, веснушчатое и большеротое можно было бы назвать простоватым, если бы не глаза — внимательные и серьезные. Словно лучше давая мне почувствовать всю благодать данного места, он вдохнул в себяс шумом воздух и также шумно, закрыв глаза, выдохнул. А стояли мы с ним в Оптинском скиту, около небольшого домика. Низенький, аккуратно побеленный, с уютным палисадником, домик будто сошел из ранних гоголевских рассказов. Но отсюда до Диканьки — "как до Киева пешим". Жил здесь в прошлом веке великий русский молитвинник, святой старец Амвросий. К этим стенам шли тысячи людей — за благословением, помощью, надеждой, утешением. Шла православная Русь, и каждый уходил с тем, что искал…

Мы разговорились. Оказалось, что мой собеседник приехал в Оптину пустынь неделю назад. Сам он с Алтая, но последний год жил в Питере. Побродяжил на своем веку изрядно, много чего видел, но лучше места, чем здесь, еще не встречал. Как долго пробудет здесь? А Бог его знает. Может быть, останется навсегда. Пока его определили сторожить монастырскую гостиницу. Вон она сзади, сейчас там паломники живут, но ее надо всю ремонтировать. Из окна он и увидел меня и вышел сказать, что если стесняюсь войти, то это напрасно. В келью к батюшке всех пускают. Поблагодарив его, я уже собирался открыть калитку, но, видимо, ему было скучно и он хотел поговорить еще.

— А вы надолго сюда?

— На один день.

— Что так скоро? Поживите. Тут замечательно.

— Хочу по России пройтись. Пешком, как люди в старину ходили. А откуда начинать идти, как не из Оптиной?

— Зачем вам это? — Он уже с интересом смотрел на меня. — От себя все равно не убежите, а если хотите понять Россию, то лучше Оптиной места для этого нет.

— Да нет, я не бегу от себя. — Теперь пришел черед мне смотреть на него с любопытством, — скорее, наоборот, я хочу прийти к себе. Всегда считал, что понять себя можно только через Бога и Россию. А понять Россию… Мне кажется, вряд ли это удастся кому-нибудь. Если честно, я ставлю себе цель поскромнее: хочу посмотреть на нее, родимую.

— И куда путь ваш лежит, если не секрет?

— И куда путь ваш лежит, если не секрет?

— Какой там секрет. Просто я сам не знаю, куда приду. Есть месяц отпуска, есть примерный путь, а до какого места хватит сил дойти…

— Понятно. И все-таки напрасно вы уходите, помяните мое слово.

— Может быть, — ответил я, и нам осталось только попрощаться.

Так уж случилось, что всего лишь месяц назад мне в руки посчастливилось взять книгу, рассказывающую подробно и обстоятельно о жизни святого старца. Может быть поэтому, когда вошел в келью, показалось, что я уже был здесь. Тихо горит лампадка. Иконы. Фотографии. Какие горние выси открывались его взору из этой крошечной комнатки, ставшей местом духовного притяжения для всей России? На ум почему-то пришли слова старца: "Мы должны жить на земле так, как колесо вертится: чуть только одной точкой касается земли, а остальными непременно стремится вверх; а мы как заляжем на землю, так встать не можем"… Губы мои будто сами собой стали шептать молитву. Словно какой-то нарыв прорвало. Я не искал слова, они приходили сами. Сейчас, когда я пишу это, мне уже не удается вспомнить те слова, вернуть то состояние. Помню только, что будто увидел себя со стороны, и жизнь свою увидел, грешную и бестолковую, в которой было столько показного, ненастоящего, столько суеты и пустых слов, хождения в потемках и самомнения…

Уже вечерело, когда живописной лесной тропинкой неспешно брел я из скита в монастырь. Брел опустошенный и счастливый. Так бывает в детстве, когда совершишь какой-то проступок, долго носишь тяжесть содеянного в душе, а потом, обливаясь слезами, говоришь обо всем маме. И вместе с прощением приходит счастье, и ты вдруг замечаешь, как замечательно все кругом. А пустота — от камня, что упала с твоей души.

Не буду описывать Оптину. Во-первых, она уже описана сотни раз, во-вторых, лучше один раз увидеть, нежели сто раз услышать. Скажу лишь, что к радости своей я не заметил здесь праздно слоняющихся туристов. Нет, народ был. Но разница между туристом и паломником такая же, как между ночью и днем. Одни наблюдают, другие припадают. Одни уносят впечатления, сувениры, другие приносят — вопросы, невзгоды свои и сомнения.

Около входа в главный храм монастыря — кресты. Новые кресты на старых могилах. Здесь покоятся оптинские старцы. Есть и миряне — братья Иван и Петр Киреевские. Для абсолютного большинства из нас — они (как нам преподавали) славянофилы. Будто одним словом можно охарактеризовать всю жизнь человека. А ведь Петр замечательный литератор и собиратель талантливый и самоотверженный неисчерпаемого богатства русского народа: его песен, пословиц, поговорок. Иван философ, чье наследие нам еще предстоит изучить и понять. Слава Богу, время для этого пришло. А в храме находятся мощи святого Амвросия — духовного учителя братьев Киреевских.

Войдя в храм, с удивлением обнаружил, что идет не просто служба. Точнее, совсем не служба. Трех молодых послушников посвящали в монахи. Прежние имена, фамилии, прежняя жизнь — все оставалось там, за порогом монастыря. Красивый обряд, в котором и торжественность, и печаль, и радость. Рака с мощами святого открыта, и, наверное, не только у меня такое ощущение, будто сам Амвросий благословляет новых братьев — Арсения, Иллариона, Досифея. Высокий, статный, с благородной проседью в бороде монах произнес слово без словесных красот, всевозможных речевых эффектов, но сильное, западающее слово в душу. Он говорил о том, какой это тяжкий крест — быть монахом, как это ответственно и трудно. И какая это радость — быть монахом, отбросив все земное, суетное, служить Господу, спасать не только свои души, но и души тех, кто остался в миру. Затем все присутствующие в храме монахи, встав порами, стали подходить и припадать к мощам святого Амвросия. Следом за ними — миряне, вначале мужчины, после женщины. Удивительно, но сердце мое вдруг стало биться, как барабан. Мне было непонятно это волнение. Руки вдруг стали потными. Окружающие меня лица были как в тумане… Только когда вышел на улицу, понял, что не напрасно я попал на чин пострижения в монахи. Совсем не случайность, что сегодня, ради этого события открыли мощи преподобного. Да и вообще, в жизни случайностей не бывает. Кто верит в случайность, тот не верит в Бога. Я знал точно, что мои молитвы в келье были услышаны. Святой старец благословил меня в дорогу.