А ведь таких родителей, как Игнат Петрович, немало по деревням. Они сами способствуют бегству детей в города, сами хулят и проклинают землю, на которой трудились их пращуры, деды, отцы, сами подталкивают дочь или сына к тому, что от земли, мол, надо уходить и лучшую долю искать в городе.
Сколько раз, бывало, вспоминал я добрым словом незабвенных своих учителей и сейчас, на склоне лет, не могу их забыть. Я не хочу сказать, что они были лучше всех, что в нынешние времена в деревне нет хороших педагогов-наставников. Есть они и теперь, и многие из них любят землю, по-настоящему привязаны к земле, сами сажают яблони и вишни, помидоры и огурцы, каждую свободную минуту копаются на грядках, и нет у них желания сбежать в город.
Есть, однако, и учителя-гастролёры, которые, подобно метеору, мелькнут в сельской школе и исчезают. Из деревни они уходят по разным причинам. Одни из-за равнодушия власть предержащих, из-за нежелания какого-нибудь председателя сельсовета, колхоза или директора совхоза встретить и приютить человека, как положено. Посидит, скажем, девчушка-учительница в нетопленной хате, поплачет зиму-другую и бежит куда глаза глядят. Другие, закоренелые горожане, смотрят на деревню как на каторгу и заранее планируют бегство, придумывая при этом разные причины: то замужество, то болезнь родителей, то необходимость «переменить климат».
Хочется, чтобы я был понят правильно. У меня даже в мыслях нет желания как-то принизить ту большую, благородную работу, которую — прямо скажем — в нелёгких условиях выполняет целая армия сельских учителей. Совсем нет. Но и умалчивать о вольных и невольных беглецах из деревенских школ нельзя. Их не так уж мало. И они зачастую мешают работе школы, не любят деревню, и нелюбовь эта сказывается на их питомцах.
А как много для советского земледелия могла бы сделать хорошая, оборудованная агрономическими кабинетами и наглядными пособиями сельская школа! Особенно если учителя этой школы любят и знают землю, считают себя постоянными жителями деревни и хотят того, чтобы ученики их стали образованными, культурными земледельцами!
А разве мало могли бы помочь школе агрономы-полеводы, инженеры, виноградари, садоводы, бригадиры тракторных бригад, зоотехники, доярки? Их целая армия, и в большинстве своём они люди бывалые, опытные, любящие землю. Увы! Нередко бывает так, что руководители колхозов и совхозов, сверх меры перегруженные прямой работой по хозяйству, в лучшем случае, считают своим долгом обеспечить школу топливом и в пору распутицы дать транспорт для доставки на уроки далеко живущих учеников. Содержание и формы учебного процесса в школе их, как правило, не интересует.
Один из председателей колхоза прямо сказал мне:
— Это дело учителей. Они зарплату за это получают. С меня спрашивают, а то и стружку снимают за зерно, за мясо, за молоко, за овощи, а за школу я не ответчик…
Невесело в таких школах выглядит то, что в планах и отчётах именуется «политехнизацией». Она сводится к тому, что ученики делают скамьи, табуреты или скворечники. А то пойдут в автомастерские, сгрудятся вокруг поставленного на ремонт грузовика или трактора, вяло послушают учителя и возвращаются в школу.
Как много значит хороший инструмент — остро отточенный топор с ловко изогнутым топорищем, мастерски разведённая пила, штыковая лопата с удобным держаком, не очень тяжёлые грабли с крепкими зубцами! Ведь все эти орудия ручного труда ещё не отжили свой век, ими ещё пользуются земледельцы, оправляя всё, что не доделали машины. И как хорошо, если вилы или лопата тебе «по руке», если по весу и по длине они соответствуют твоему росту и сделаны добротно, ладно, красиво. Работать таким инструментом — одно удовольствие: и утомляешься меньше, и труд твой наслаждение тебе доставляет…
На одном из хуторов мне довелось видеть, как полторы сотни школьников шли на колхозный огород, чтобы помочь в прополке заросших сорняками помидоров. Ребята шли весело, пели песни, смеялись. Казалось, всё будет хорошо. Но, увидев их сапки, я сразу понял, что пользы эта «политехнизация» ученикам не принесёт. Сапки были тяжёлые, неуклюжие, с длинными сучковатыми держаками. Ни одна из них не была отбита и наточена. «От такой сапки и взрослый ноги протянет», — подумал я.
После майских дождей на огороде буйно проросли сорняки. Из-за густого пырея, лебеды и щирицы еле видны были темно-зелёные верхушки помидорных кустиков. Ряды заглушённых сорняками кустиков тянулись далеко, и конца их не было видно.
— Ну вот, деятели, — равнодушно позёвывая, сказал пожилой бригадир, — норма у нас на каждый лоб три рядка. Поглядим, какие вы хлеборобы. Это вам, конечно, не диктовочки в тетрадках малевать. Тут вы узнаете почём фунт лиха…
Вначале обескураженные «деятели» довольно бодро принялись за работу, старались полоть наперегонки, но уже через полчаса стали останавливаться, поглядывать на солнце, вытирать рукавами пот. Я заметил, что многие ребята заодно с пыреем и осотом старательно выпалывали и помидорные кустики. Несколько девчонок поранили держаками сапок ладони и заплакали. Мальчишки посмеялись над ними, но вскоре сами сникли, один за другим стали убегать в ближнюю лесополосу и на огород уже не возвращались. Цепочка полольщиков поредела, притихла. Оставшихся на огороде учеников молодая учительница вынуждена была увести домой. Из прополки ничего не получилось.
Когда огород опустел, я подошёл к бригадиру, который что-то старательно записывал в потрёпанный журнал.
— Довольны вы вашими помощниками? — спросил я его.
Бригадир пренебрежительно махнул рукой.
— Ну их… Одно горе с ними! Придут, позатопчут всё кругом, половину помидоров вместе с бурьяном срежут, а потом зачнут хныкать и уходят.
— А почему ж так получается? — спросил я.
— Как вам сказать? — Бригадир пожал плечами. — Тут много причин есть. Одно то, что каждый наш хуторянин желает дитё своё выучить и в город определить. Теперь все учиться хотят и все от земли нос воротят. Обратно же, и школы детишек на то же самое поворачивают. Будьте, мол, деточки, отличниками — и тогда обязательно космонавтами станете, инженерами или же врачами. Видали вы учителку ихнюю? Стоит себе сбок огорода в нейлоновом пальтишке, в чулочках капроновых, и думки её все в городе. Разве ж она отличит помидор от лебеды?
— Ну, а вы сами, — осторожно сказал я, — как вы учеников встретили? Дескать, на каждый лоб норма три рядка, и это, мол, вам не диктовку в классе писать. Ведь вы так им сказали?
— Именно так, — мрачно согласился бригадир. — А чего, я целоваться с ними обязан? Они мне надоели, эти работнички. Тут план выполнять надо, а они только в ногах путаются да слёзы льют: то им не так, и то не по-ихнему.
Я продолжал настаивать:
— Но вы видели, какими сапками они работают? Глянешь на мальчишку, он среди бурьянов еле виден, а сапка вдвое длиннее его, да ещё тупая. Разве такая сапка поможет ему полюбить крестьянский труд? Каким же словом помянет он этот труд, когда придёт домой? Чем вспомнит день на огороде? Учительница в нейлоновом, как вы говорите, пальтишке стоит, о городских прелестях мечтает, а бригадир, который тоже обязан приохотить ребят к земле, нагрубил им и ушёл к своей будке. Вот и подумает ваш мальчишка: как же мне быть? Оставаться в колхозе или следом за учительницей в город бежать?
Бригадир долго молчал, потом вздохнул, безнадёжно махнув рукой.
— Это вы правильно говорите. Не желают молодые на земле работать, уходят в город. Да и мы не дюже их держим. А ежели поглядеть, люди в колхозе стареют, редко среди них молодого увидишь. Одного разу мы с начальством про это говорили, так нам как ответили: чего вы, дескать, панику поднимаете, ничего страшного нет, земля без обработки не останется, а ежели людей в колхозе меньше становится, то скоро человека на земле, хлебороба то есть, машина скрозь заменит: будет в колхозе сидеть один учёный инженер и кнопочки нажимать. Нажал кнопку — и хлебушко уже посеян, нажал другую — скошен и обмолочен… Одним словом, не крестьянин будет трудиться на земле, а кнопочник…
