Итак, возможность самотрансцендентации.

Один мой знакомый помогал мне и моей организации вести диалог с представителями международной элиты. Когда я обрушил на него свои возмущенные сетования по поводу очевидно «зайчиковых» свойств этих представителей, он мне ответил: «Я не готов заниматься переделыванием пятидесятилетнего матерого элитария, прошедшего сложнейший жизненный путь».

Я, возражая этому своему знакомому, напомнил о превращении Савла в Павла. Знакомый мгновенно отреагировал: «Вот-вот! Пусть это делают те инстанции, которые задействованы в Вашем примере. А я, извиняюсь, только человек».

Он был, конечно, прав. Но не до конца. Ибо между его констатацией принципиальной невозможности переделывания личностей и социальных систем и превращением Савла в Павла есть нечто и фундаментальное, и собственно человеческое.

Внутри этого «нечто» человек способен на рукотворное чудо.

Неудачник превращается в победителя, раб — в борца, трус — в героя, растерянная толпа — в армию-освободительницу. Это и называется «перейти из царства необходимости в царство свободы».

Внутри каждого человека есть оба этих царства. И он сам может перейти из одного в другое. А раз что-то может человек, то может и человечество. Это «может» и увлекло за собой Россию в 1917 году.

«Может» ли? А если не «может», то какой смысл говорить о свободе воли?

Есть точка зрения, согласно которой кто-то «может», а кто-то нет. Мол, люди антропологически, онтологически, даже метафизически неравны друг другу. Причем ФУНДАМЕНТАЛЬНО неравны. Есть звероподобные антропосы (гилики). Есть антропосы чуть более сложные (психики). А есть подлинные люди (пневматики).

Эта точка зрения никак не сводится к гностической ереси. Она древнее канонического гностицизма и гораздо разнообразнее. Говорить об истоках тут весьма трудно. След тянется в глубочайшую древность. Есть потаенное подполье, хранящее этот «черный огонь». И время от времени огонь вырывается на поверхность.

Последний раз он вырвался в 1933 году. Речь шла буквально об этом самом фундаментальном неравенстве. Никак не сводимом к расовому. Орденский фашизм был намного сложнее. «Это» удалось изгнать и «опечатать» с помощью советского воинства и советской альтернативной проектности.

Потом спасителя приравняли к погубителю. И «исключили из истории». А затем встал вопрос о «конце истории». И «это» — в новом обличье — стало заигрывать с потерявшим память и погруженным в сладкий кайф человечеством. На сей раз «это» стало называть себя «глобализацией».

Глобализация… «Зайчикам», преобразующимся в «ежиков», нужно было обнаружить в себе амбиции (державные и прочие разные) и отнестись к данному непростому феномену.

Один из участников дискуссии на форуме «Стратегия 2020» заявил: «Спорить с глобализацией все равно, что спорить с законами всемирного тяготения. Глобализация объективна. Она является неснимаемым контекстом для всех… В глобализации нет никакой благости. Кто-то прорвется в высшие лиги, а перед кем-то двери закроются навсегда. И именно навсегда. При этом кого-то не просто оставят за дверью… А жестко отрегулируют». Оставят за дверью… Н-да… А если у них амбиции?

Амбиции… Секция форума «Стратегия 2020», в работе которой я участвовал, называлась «Глобальный мир: АМБИЦИИ суверенной России».

Так в чем амбиции? Один участник обсуждения подобным образом проблематизирует амбиции суверенной России, описывая содержание глобализации как контекст подобных амбиций. А другой — не без внутреннего трагизма возражает ему: «Я не хочу самоопределяться в рамках такого контекста! Я не хочу жить в мире, где ЭТО будет происходить!»

Его оппонент, предъявивший контекст, в рамках которого, по его мнению, только и можно самоопределяться, улыбнулся в ответ на апелляцию к «не хочу». Если «это», названное глобализацией, объективно, то кого интересует твое «не хочу»?

История, однако, свидетельствует в пользу «не хочу». В Древнем Риме нашлась одна амбициозная группа, сказавшая «так я жить не хочу». Христиане называлась. Потом эта группа — и «грохнула» Древний Рим, и одновременно парадоксальным образом спасла его, предложив человечеству другой мировой проект. А разве большевики не сделали то же самое?

Человек и фатум (он же «необходимость»)… Не в пространстве ли между этими двумя противоположностями размещена вообще проблема «амбиций» (она же «из зайчиков — в ежиков», и так далее)? И как, не обсудив проблему амбиций вообще, обсуждать амбиции России?

Предположим, что глобализация — объективная необходимость… Но несовместимая с жизнью России. В чем тогда амбиции России? Согласитесь, вопрос не лишен актуальности! Ответ же на него очень зависит от того, каков в принципе статус амбиций как таковых. Как они соотносятся с необходимостью?

В той мере, в какой человек не антропос только, а Человек, он никогда не капитулирует НИ ПЕРЕД КАКОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ. Не в этом ли глубинный смысл гегелевской фразы, повторенной Марксом: «Свобода есть познанная необходимость»?

Из сути творчества Маркса ясно, что смысл отнюдь не в том, что, мол, «познали и успокоились». Нет, познали — и преодолели необходимость. Победили ее. В каком-то смысле — изгнали… В каком смысле? Тут опять надо размышлять об амбициях. Хочу обратить внимание читателя на нетривиальное утверждение, к которому мы еще не раз будем обращаться, «Философы лишь различными способами объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы его изменить». Стоит соотнести эту нетривиальность с утверждением о «познанной необходимости», которая вдруг оказывается свободой. А также с односмысленным к этому «из царства необходимости в царство свободы»…

Нет, не признает Человек никакого рока, в том числе и рока необходимости (то бишь этих самых «объективных законов»). Да, он будет эти законы познавать. Но лишь для того, чтобы преодолевать.

Я уже говорил о всепреодолеваемости. О том, что без нее «абсолютного развития», развития как «одной и пламенной страсти» нет и не может быть. Теперь же я возвращаюсь к той же теме в связи с поведением интеллектуальной околовластной элиты. Ей предложено обсуждать амбиции. Она как бы их обсуждает, но… Но как? По сути — саморазоблачаясь в том, что касается их, амбиций, фактического отсутствия. Как минимум, эта «амбициозная элита» отказывается понять, что всепреодолеваемость и есть амбиция амбиций. Или — метафизическая амбиция, что то же самое. А без амбиции амбиций — чего стоят амбиции как таковые? Чего они стоят вообще и уж тем более в связи с вопросом о развитии? И где осуществляется это саморазоблачение в том, что касается безамбициозности или амбициозной минималистичности? В России! В стране, где только максимализм способен преодолеть глубокий скептицизм, издревле поселившийся в русской душе и касающийся всего, что связано с жизнью как таковой.

Как это преодолевается вообще и уж тем более в переломные моменты истории, когда Россия зависает над бездной? Кто хранитель памяти о подобном преодолении, об опыте преодоления, при — меняемых для этого средствах? Конечно, культура наша. А кто еще?

Блок пишет в своем «Возмездии»:

Ну, разве тут не сказано все о стратегии, средствах, типе амбициозности? Любовь названа безумной, то есть предельной. Показана ее амбивалентность (неотменимая и потому пугающая многих черта всех предельных состояний души). Заявлено о разрушении всех рубежей, о неслыханности перемен. Именно эта тоска по предельному и запредельному (без которого и жить-то зачем?) была угадана ревнителями Красного проекта и превращена в политическую стратегию теми, кто готовил и осуществлял революцию 1917 года.