В направлении нашего движения появилась группа немцев, мы за ними. Прошли два или более километра, стреляя из автоматов в отступающих немцев. Остановились около моста на шоссейной дороге, дальше - высокие горы с острыми хребтами.

Быстро наступила декабрьская ночь. Держа наготове автоматы и винтовки, провели мы с штрафниками длинную ночь. В вечерней тишине ясно был слышен немецкий разговор. После полуночи они успокоились. Чтобы подняться на гору, у меня было недостаточно живой силы и вооружения и ограниченный запас боеприпасов.

На другой день в проеме появились два танка. Они остановились прямо над нами. Направив стволы над нами и обстреляв нашу тыловую территорию, они покатили обратно через открытый, разделяющий горный хребет надвое тоннель. Насыпь, под которой мы лежали, была выше человеческого роста. Мы со своего места даже смогли пощупать руками мощные гусеницы танков.

Танки противника ушли обратно туда, откуда пришли. Мы не знали, что там, за хребтом. Только догадывались, что, наверняка, они ушли, чтобы заправить машины боеприпасами. Мы, это 17 человек, теперь уже и штрафники в бойцов превратились, отчаянно переживали за свою беспомощность против танков фашистов.

Из-под моста, где мы укрывались, вышли трое бойцов (штрафников), и один из них мне говорит: "Гражданин командир, у нас есть три противотанковые гранаты, вот они", – и показывает мне кругленькие, как консервные банки, три гранаты. Я посмотрел на них с радостью и говорю: "Во-первых, я вам не гражданин, а товарищ, а за гранаты огромное спасибо". Это неожиданная новость так обрадовала, что слов не подобрать, это ведь уже половина успеха, выведем из строя хотя бы один танк. Я взял гранаты, связал их вместе, как учили нас в военном лагере около Горок Ленинских. Встал вопрос, кому бросать и когда бросать. Без споров все в один голос предложили сделать это мне, но как и когда? Вопрос важный, и сделать надо так, чтобы другие два танка не проутюжили после этого нас всех. Я решил прямо перед выходом бросить гранаты в головной танк.

Примерно после обеда услышали звуки моторов танков, и показалась головная машина. Когда почти весь корпус ее вышел из проема, я тихонько подложил под гусеницу танка свой подарок, сняв предохранительные кольца, сам быстренько отбежал в укрытие. Прогремел оглушительный взрыв, усиленный тоннелем. Головной танк вышел из строя, но, главное, своей громадой закрыл выход для двух остальных машин.

Прошло некоторое время. Немцы начали из-за хребта обстреливать нас из минометов. Мины летели не по горизонтали, а по вертикали и, минуя высокий хребет, ложились около нас. Перед тем как упасть, немецкие мины издают особый звук. Я услышал этот сигнал и успел только сказать: "Ребята, это моя" - и все...

Очнулся я уже в медсанчасти. Вижу как в тумане, сидит около меня капитан Лубошевский, шевелит губами, что-то говорит мне. Через некоторое время начало доходить до меня, что он меня поздравляет. Еще он сказал, что командование решило ходатайствовать о том, чтобы представить меня к награде - званию Героя Советского Союза.

В городишке Торопец, когда сняли повязку с головы, открылась рана, потекла струйка крови, и я опять потерял сознание. Меня отправили в город Ярославль в госпиталь. После фронтовых военно-полевых условий было необычно лежать на белоснежной простыне. Казалось все в диковинку, но солдат есть солдат, постепенно ко всему привыкает, его и величают ведь Солдатом Отечества. Первый раз хирургический скальпель коснулся моего тела в середине января 1944 г., перенес сложную операцию - трепанацию черепа в лобной области головы на два сантиметра выше глазной выемки. Лежа на операционном столе, я все слышал и чувствовал, что происходит с моей головой: вынули один железный и два костных осколка. После этого дали отдохнуть, затем убрали несколько мелких осколков из-под кожи головы и с правой стороны шеи. Молодой солдатский организм быстро пошел на поправку. Я просил военно-врачебную комиссию отправить меня в родной 219-й гвардейский полк. Находясь в госпитале, я написал письма домой, в свою войсковую действующую часть Лубошевскому и Пчелинцеву. Ответы получил от Лубошевского и из дома. Лубошевский написал, что мне присвоено очередное воинское звание - лейтенант - и что меня наградили орденом Боевого Красного Знамени. В конце он приписал: с присвоением звания героя у нас не получилось, ибо коммунисты защищают Родину за идею, а не за награды. Я особо не переживал, орден тоже не все получают, думал, и его достаточно. Еще он написал: "...твои бывшие штрафники при встрече спрашивают о твоем здоровье и о том, когда вернешься". Ответ не стал писать, все равно скоро домой - в свой родной 219-й полк.

Номер госпиталя уже стерся с годами из памяти, помню только, большинство больных было с ранениями в голову. В нашей палате было примерно 12 человек, все раненые в голову. Обслуживали раненых очень хорошо, обращение было к нам очень вежливым. Регулярно через день устраивали концерт прямо в палате, вечером показывали кинофильмы и проводили другие развлекательные мероприятия. Мы же были какие-то робкие - это результат перемены обстановки после фронтовой жизни, все было в диковинку.

В госпитале я подружился с одним капитаном гвардии, уроженцем города Москвы из шестой гвардейской армии. Мы вместе покинули гостеприимный госпиталь. Сутки погостили у его матери, затем отбыли на запад, в свои действующие военные части.

Осталось в памяти, как на крыше штабной землянки, на латвийской земле в густом лесу встретились с товарищем Лубошевским. Мы обнялись, как старые друзья, спустились с возвышенности, зашли в штаб 219-го гвардейского полка. Он вернулся к вопросу о представлении к званию Героя. Я не хотел разговаривать на эту тему: вопрос уже в прошлом, зачем возобновлять. Стал расспрашивать о "моих" штрафниках. Затем он посмотрел на медицинские документы и сказал: "С твоим диагнозом мы не имеем права - ни морального, ни военно-политического - использовать тебя на передовой. Но раз ты уж здесь, решим с командиром полка, куда тебя направить".

Поздно вечером того же дня прибыли командир 219-го гвардейского стрелкового полка гвардии подполковник Росовский и начальник штаба полка гвардии майор Филатов. Быстро решили вопрос, на каком боевом посту быть мне и исполнять свой почетный гражданский долг перед Родиной. На другой день рано утром дали мне 12 солдат из хозчасти и запасных, приказали заняться очисткой территории от лесных бандитов. И одновременно регистрировать гражданское население в хуторах, где прошла 71-я гвардейская дивизия.

Я принял состав из 12 солдат, из них двое новобранцев-добровольцев. Выдали нам дополнительное снаряжение: запас боеприпасов, гранаты против пехоты и танков. Всех обеспечили финскими ножами, автоматами и другим военным снаряжением, которое будет необходимо при встрече с лесными братьями.

Начальник штаба гвардии майор Филатов до тонкостей и мелочей проинформировал о частых нападениях лесных бандитов на тыловые хозяйственные объекты и на одиноких людей. Он посоветовал быть предельно осторожными и выдержанными, поддерживать боевой дух солдат, быть вежливыми с местными жителями.

Принял свой отряд, тщательно проверил солдат, осмотрел у них обмундирование и вооружение, удостоверился, что у всех хорошее настроение, а это очень важно, особенно если вы находитесь там, где хозяйничают лесные бандиты: боец не должен быть подавленным и надо, чтобы он регулярно получал весточки от родных. Я убедился в этом в дальнейшем во время работы с местными латвийскими гражданами и борьбы с лесными бандитами. Обо всех встречах с бандитами подробно писать не буду, дабы не утомлять читателя, но о последней встрече хочу рассказать. Это приключение на всю оставшуюся жизнь осталось в моей памяти. Довольно далеко от нашего штаба полка в глухом лесу мы наткнулись на кучу хвороста среди кустарников. Обратить на нее внимание подсказала одна латышка, когда мы регистрировали паспорта в хуторе. Аккуратно собранная большая куча хвороста далеко от хутора наводила на определенные мысли. Мы очистили это место от хвороста и обнаружили лаз. На мой призыв выйти из ямы и сдаться в плен добровольно прогремела автоматная очередь. Из ямы начали вылетать гранаты и раздавалась ругань на немецком языке вперемежку с русским. Я взял у старшего группы противотанковую гранату, еще раз предложил сдаться в плен: услышав отказ, чуточку подержав в руке, бросил в лаз... И отключился. Дальше я провалялся более месяца во фронтовом эвакогоспитале. Врачи сделали все возможное, может, и невозможное, однако из госпиталя я вышел заикой с головными болями, головокружением. Но самое скверное, меня признали негодным к военной службе.