"Это кто их еще совершил, эти преступления?! — от раздражения громко проворчал Мамонт. — Это еще надо подумать. Молодой ты, когда-нибудь сам испытаешь этот гуманизм. Доведется. Загладишь, блин, вину, гуманоид!"
"Сейчас нам решать, морда уголовная, кому чего гладить," — Будто услышал его черный диктор.
"Ну что ж, гладь!"
"Только так вы можете сохранить свои жизни, — продолжал черный, — последнее, что у вас еще осталось. Надеяться на вооруженное сопротивление уже бессмысленно."
"Вот это, увы, правильно, гад ты жопоногий."
— На себя посмотри, глист в обмотках, — послышалось неожиданно, уже без всякого мегафона.
Теперь Мамонт заметил его: черный сидел в кустах на другой стороне ущелья. — "Урод лагерный!" — поспешно крикнул тот и снова поднес ко рту свой рупор.
— Сдавайтесь быстрее, пока берем, — опять раздался механический голос. — Из милости вас пока терпим. В общем беги быстрее сдаваться. — великодушно разрешил черный. — Торопись, козья морда!
Мамонт, согнувшись, поспешно заползал в кусты.
"Пока время вам дали, — гулко раздавалось сзади, — пораскиньте этими самыми, как их… мозгами. А то и мы можем их вам раскидать. — Черный довольно гыкнул.
Перед Мамонтом в траве лежала непонятная коричневая коробка, вроде бы из какой-то грубой пластмассы. Еще ближе она оказалась телефоном, оказывается, черный кабель вел именно к нему. Мамонт внимательно рассматривал громоздкий агрегат из волокнистого эбонита, открыл крышку, крутанул маленькую ручку сбоку.
"Слушает матрос Сыроядцев, — сразу же раздалось в трубке. — Слушаю. Ты кто?"
Мамонт молчал.
"Это ты, Кент? — спросил черный. — Эй! Позови Кента."
Мамонт положил трубку.
Черный, — может прежний, а может уже другой, — сидел на том же месте. Сейчас он скучающе рассматривал свежую наколку на тыльной стороне ладони. Мамонт осторожно пробирался мимо в зарослях.
— Фигуру бережешь? — послышалось впереди.
— Как ее здесь убережешь, фигуру, — Другой голос. — Офицера. То есть слона.
— Ты знаешь, что в шахматах появилась новая фигура — прапорщик? Ходит как попало и ругается матом.
— Интересно, а в КГБ прапорщики есть?
Похоже, он забрался в самую гущу черных. Вот и появилась цель- выбраться отсюда. Только что казалось, что теперь идти больше некуда.
"Должны остаться какие-то последние уголки, убежища для меня. Где? На вершинах деревьев?.."
"Нет, еще не выбрался." На берегу толпились черные. Вот он- внезапный толчок изумления при виде давно ожидаемого. Среди черных — мизантропы. Самый заметный-, возбужденно мелькающий там, Кент в своем грязном белом свитере с налипшим лесным мусором. Мизантропы пожимали черным руки, всем по очереди. Демьяныч, не меняя обыкновения, что-то снисходительно им рассказывал.
"Учишь молодежь? Давай воспитывай! Вот козлодой старый!"
"Значит перевоспитались, гады? Ну вот и счастливый конец, хэппи энд. Закончились события на острове Мизантропов."
Под ногами он увидел прозрачный желтый шарик, потом- другой, а дальше- уже множество, рассыпанных в траве, крупных янтарных бус. Оказавшихся ненужными для кого-то, а теперь и для него. Дальше пошли следы древней стоянки хиппи. Высохшие морские звезды, почерневшие пустые кокосы, их когда-то Нагана и Квак продавали здесь, обтесав для эстетики топором и воткнув соломинки.
Мамонт стоял, бессмысленно глядя на истлевший, натянутый на сучок, презерватив. Где-то рядом — поле битвы с Ихтиандром. В стране мизантропов уже появилась своя маленькая история.
Где-то в горле удерживался горький вкус, будто он что-то горькое проглотил. С миноносца доносилась далекая музыка. По-прежнему настойчиво пахло шашлыками.
"Теперь может и этим слегка достанется что-то от тучного корейского тельца. Братание, блин!"
"Действительно, будто шахматный король. Остался один, его гоняют-гоняют и не могут загнать в угол. Вечный шах называется.", — От усталости эти мысли казались нелепыми, будто навязанными кем-то извне.
Неуклюже, но стремительно боком бежал синий краб-сигнальщик. Сейчас Мамонт сидел на берегу моря на скамейке, опираясь спиной на пальмовый столб, еще один остаток пляжного грибка. Сегодня, после отлива Мамонт копался в песке, пытался искать раковины, а потом заснул на этой скамейке, глядя на эти яхты, на парадоксально близкую беззаботную жизнь. Так и спал, иногда вздрагивая и просыпаясь от предчувствия приближающейся опасности. К счастью предчувствия обманывали, никого вокруг не было.
"Жажда замкнутого пространства, — Вспомнился опыт бомжа — когда он, оставшись бесприютным в незнакомом городе, специально ходил и ходил до изнеможения, до состояния, когда уже способен был заснуть на любой скамейке. — Жизнь человека, качество судьбы, определяется качеством жилья, количеством квадратных метров… И мысли из прошлого возвращаются. Из прежней жизни, в бытность бомжем."
"Может опять заснуть? — заморожено подумал он. — Все, больше никого не боюсь, кладу на всех врагов: на черных врагов, на мизантропов, на разных… найти бы гранату и перед смерть метнуть в этот ваш шалаш. Эх, мечты! Кто вы такие вообще? Те, которые погибли: Аркадий, Козюльский и Квак, и Секс вот были люди, а вы кто? Говно человеческое! Где же ее взять, гранату? Во второй раз точно не повезет: на земле они так часто не валяются."
"Мои друзья теперь — мертвецы. Те, покойные, мне друзья. Люди позади, — вспомнилось, что так называл мертвых Тамайа. — Почему-то самые лучшие остались там… Я и сам теперь незакопанный еще покойник. Исчезло, пропало куда-то желание существовать."
Он пробирался сквозь сырой после недавних дождей лес. Обратно. Будто возвращался домой. В это время, пока еще не дошел, можно было забыть, что никакого дома нет.
"Меня не остановишь — никакой смерти я больше не боюсь. А вы — ,передо мной, первые в очереди. Сначала вас самих закопаю. Заодно и устану. Для здорового сна на свежем воздухе."
По пути он воображал, как добудет гранату. Картин будущего было много, самых разных. Вот он, как ни в чем ни бывало, как будто прежний Мамонт, заходит под навес, находит где-то эту гранату… Подойдет и гранатомет, базука. Или в костер что-нибудь кинуть? А вот он незаметно подкрадывается к задней стене мизантроповского логова, глядит сквозь циновку. Эти все копошатся в вонючей темноте, Демьяныч дробит своей складной ложкой вареный батат в миске с дурацким выражением высокомерия на жухлой роже. Сейчас оно изменится. Мамонт стреляет по примусу, вспыхивает пламя…
Подходя, он заметил, что крыши их навеса не видно. Там, где она должна быть, над вершинами зарослей, — пустое место. Мамонт, осторожно обходя кусты и высокую траву, подходил к задней стене навеса.
Его тоже не было, крыша лежала на земле кучей черной пальмовой трухи. Вокруг было тихо и пусто. Не осталось ничего, разве что какое-то барахло там, под этой черной соломой.
По опыту прежней жизни в одиночку на острове Мамонт знал как станет теперь ценен каждый, ничтожный вроде, предмет. Но ничего ценного, ничего, что поможет теперь безболезненно жить, добыть, выкопать не удалось. Так, непонятно зачем придуманные людьми, миски, кружки, он отбросил в сторону фарфоровую трубку Демьяныча и вдруг нашел, совсем неожиданно, свою старую медную подзорную трубу.
"Откуда ты здесь взялась?" Он то думал, что давно потерял ее. И опять ценное — плоский коричневый камешек — мыло. Уже собираясь уходить, в трухе зацепился ногой за какую-то проволоку, оказалось — ножку примуса. Это уже было кое-что.
Где-то вдалеке глухо звучали выстрелы, будто там выбивали ковер. Сколько раз уже он спасался в этом лесу и вот сейчас был почти спокоен. Обретенный в последнее время фатализм не иссякал.
"Фатализм. Изменилась химия, течение каких-то жидкостей внутри меня."
