— Рыцарь страха и упрека, — поддерживал его Козюльский.
— Ричард Львиное Сердце. Маршал Чойболсан! — не унимался пацан.
— Показали американу кто хозяин на острове, — Появился Пенелоп. — Хрен им, а не земли. Успокоятся теперь, сидеть будут и не вякать.
— Решили, мизантропы им так, козявки. Источник сероводорода.
— Я думал, ты уже околел, — встретил Мамонта Кент.
— Я тоже так думал, — пробормотал он. В голове было неестественно пусто, там будто замерзло что-то. Может быть он уже сошел с ума и все сейчас видят это?
— Эй, виночерпий, — заорал Кент. — Подкрепление давай.
Оскальзываясь на грязи, по склону обрыва спускался Квак, удерживая под мышками две массивные бутыли.
— Смотри, в честь победы Наган еще и на бренди раскололся. Пей давай!
Руки не просто дрожали — тряслись.
— Что-то не хочется, — Мамонт опять сел. На поваленное дерево. Колотило внутри, будто оторвался какой-то орган и мерзко болтался там.
Демьяныч принял нарядную кубическую бутылку с горящей в свете факела жидкостью чайного цвета, злобно покосился на Мамонта:
— Дрожишь за свою шкурку?.. Жирный пингвин, — добавил он почему-то.
"Глупый пингвин", — мысленно поправил Мамонт.
Кент оторвался от большой бутыли с кокосовым араком:
— За удачный набег! По древнему пиратскому обычаю — тост за удачу!
Опять появилась бутылка, за эти дни уже неимоверная по счету. Мамонт схватил ее и, запрокинув голову, стал пить вонючую водку крупными глотками. Оторвался от бутылки, выдохнул, по лицу побежали слезы:
— Зассал я.
Кажется слегка подобревший от водки Демьяныч закусывал ананасом, злобно выплевывая чешую:
— ПонЯл? Это жизнь, а не уроки танцев. Лучше не бояться. Бесполезно. Смерть-это случайно всегда, сколько ни старайся, все равно не угадаешь.
— А я думал, ты, Демьяныч, мухи не обидишь, — все радовался Чукигек.
— Мух не трогаем. На хера мне мухи, — старик долго еще о чем-то ворчал.
— Знаю, потом будет неинтересно. Спать с женой — это извращение, — Кент плавным жестом обнажил новенькие часы, сверкающие свежим золотом. — Уже полтора часа как должны прибыть будущие родственники.
Сегодня он был в тропическом суконном шлеме и новом, подаренном ему на свадьбу, костюме. Мамонт тоже временно получил такой же: светлый, с капроновой розой на груди.
"Брак портит отношения", — хотел сказать, но не сказал он.
— А я сегодня самые хорошие штаны одел, — твердил Чукигек. — Вернее, хороших у меня нет, нормальные более-менее, — Получалось, что он имел в виду свои старые джинсы с кожаными заплатами на коленях.
На берегу, невдалеке от стоящих кучкой мизантропов, на месте, расчищенном от кустов, появился навес — что-то вроде временного ресторана. Под ним — длинный стол с угощениями. В тени, чуждо для здешнего пейзажа, сверкал какой-то литой металл. Может быть, серебро.
— Я уж тебя, Мамонт, генерал-губернатором назвал, — заговорил Кент. — Повысил в звании, а то что за свадьба без генерала.
— Может и я сегодня женюсь, — сказал Мамонт.
— А давай, — равнодушно произнес кто-то. Кажется, его слова восприняли всерьез, никто не понял, что он попытался пошутить.
Нанятые официанты в белых куртках уже перестали суетиться, только двое из них еще что-то вяло переставляли на столе. Самый толстый и крикливый, видимо, повар ("Шеф-повар", — вспомнил Мамонт.) тоже успокоился и сейчас неподвижно сидел на пальмовом пеньке. Масляно блестящая, почти негритянского цвета, будто загримированная, рожа: все это заметно даже отсюда.
— На нудистском пляже с ней познакомился, — продолжал Кент. — Это, где голые все. Думаю, судя по духам производства Франции, эта голая небедна. Кажется, не ошибся.
— Кто она, говоришь? — спросил его кто-то. — Филиппинка, полинезийка или, может, как это?.. Маури?
— Не знаю. Даже не знаю до сих пор как ее зовут. Повезло с женой: вроде не немая, зато ни слова не поймешь. Это вариант. Пока по-нашему не научится, отдохну.
— Как же ты с ней общаешься? — вступил Чукигек. — Языком жестов?
— Если это теперь называется языком жестов… Как-то общаюсь.
Мизантропы чему-то засмеялись, загоготали, как гуси. Мамонт так и не понял чему.
— Когда-то изобрел сексуальную тактику, — продолжал Кент. Сегодня он, кажется, чувствовал себя в центре внимания. — Когда остаюсь ночью с бабой, будто засну и во сне на зарубежном языке сам с собой разговариваю. Очень клевали. Какой бабе не хочется с шпионом перепихнуться.
— А зачем тебе с ней объясняться? — заговорил Пенелоп. — Они и так все видят: сколько у нас земель, лесов. Богатый жених. Мамонт тебе, конечно, отстегнет в приданое земель с деревеньками. Как, бугор?
— Отстегнет, — неохотно пробормотал Мамонт. — Пока Хрущев весь остров фонтанами не усеял. Американец еще… Пейте кровь мою, скоро самому земли и на могилу не останется. На одной ноге буду стоять, как журавель…
— С родителями уже знакомился? — поинтересовался Демьяныч.
— Они больше не со мной, с островом знакомились. Ходили, смотрели, чуть ли не мерили.
— Много у нас про них земли, — проворчал Козюльский. — Явились сюда, кислород наш тратить.
— Брак по расчету, — высказался Мамонт. — Разочаруются они в тебе.
— В браке расчета быть не может. Любой брак абсурден.
— Это точно, — заговорил Козюльский. — Женятся только по дурости. У меня, видать, дурости больше не достает.
Мамонт вспомнил сейчас свою жену и уже открыл рот, чтобы поддержать Козюльского, но Кент опередил его.
— Это у тебя-то, Семен Михайлович? Лучше про дурость не скромничай.
— А что я? — сразу стушевался Козюльский. — Я и не спорю, — Похоже, он, как и все мизантропы, ощущал, что сегодня Кент — главное лицо, жених. Он же организатор застолья.
— А что? — опять спросил Чукигек. — Новая жена про вдову твою, про Дафнию, знает?
— Новая нет, зачем ей знать. Жены такой вариант не терпят. Что я, жен не знаю?
К навесу подъезжал Аркадий на какой-то завывающей механической тележке, в которой мизантропы подозревали газонокосилку. Вдалеке плелась его белая лошадь, запряженная в бочку, то скрывалась с глаз, то появлялась на неровной дороге. Старательно отворачиваясь от мизантропов, Аркадий о чем-то толковал с поваром.
— Опять торгует чем-то господин коммерсант, — прокомментировал кто-то. — Колониальным товаром.
— Да не, видать, воду продает.
— У нас тоже закуска есть, — заговорил, стоящий впереди всех, Чукигек. — К вину белому — рыба, всякие ракообразные… Шашлык, — почему-то неуверенно добавил он.
— Собачатина что ли?
— А ты что хотел за такие деньги? Денег собрали с гулькин хер.
— Ладно, ерунда, — вмешался Пенелоп. — Главное — казенная есть. Полно. Вот настоящее угощение.
— С выпивкой хорошо, — согласился Чукигек. — Несоразмерно много, есть чем аборигенов удивить. Я слышал, когда-то карибские пираты бочки с ромом в лес на ночь ставили. Сверху — зажженный фонарь. Чтобы мошкара, всякая дрянь крылатая, вплоть до летучих мышей, в бочку падала-тонула для особой ядрености. Я будущий хранитель традиций здесь, на острове Мизантропов.
— Покажем папуасам как надо веселиться, — зловеще пробормотал Пенелоп.
К Аркадию и повару подъехала бочка, ей управлял, конечно, Квак, сегодня в шляпе-конусе и неизменной, залоснившейся до потери цвета, тельняшке. Потемневшая от воды бочка была прохладна даже на вид.
— Все и повсюду утеряли искусство так веселиться, — высказался Чукигек. — За деньги будем обучать, мы сумеем. У нас, мизантропов, в голове свежо и весело. Ужо покажем штатникам и всем другим изумленным народам…
— Сегодня, чуваки, с меня сюрприз. Обещаю, — заговорил Кент.
— Рояль в тех кустах?
— Может и рояль… Погоди, увидишь. Я в местах заключения в Клубе веселых и находчивых играл, за капитана.
— Да, в тех местах веселых и находчивых полно, — подтвердил, о чем-то задумавшийся, Козюльский.
— Водку вместе с будущим тестем собираюсь выпускать, получать спекулятивную прибыль, — неожиданно переключился Кент. — Из масляной пальмы. ("Масленичной", — подумал Мамонт.) Уже название придумал — "Прощай, грусть". Вот такой в моей голове возник дьявольский план. Тесть у меня интересный: метра два ростом, башка бритая и вся в наколках. Вон он плывет, свадебный кортеж, — В море, из ничего, возникала белая моторная яхта. — Как много всего, оказывается, можно купить за деньги. У меня еще есть кое-что впереди. Впереди, — задумчиво повторил Кент. — Помню, раз в Москве мне в метро яйца турникетом прищемило.
