был занят, в общем.
При всем при том, что времена иные знавать
случалось Шевелеву. Борису Тимофеевичу "уважаемому"
писал размашистые дарственные на титульных листах. Ну, и
его не забывал Владыко, товарищ первый секретарь, чему
свидетельством красивый орден многоугольный "Дружбы
Народов" к пятидесятилетию прозаика. Собственно, и теперь
помнил, и операцию санкционировал, одобрил в надежде, что
удастся возвратить народу его гордость, из цепких лап врагов,
пока не поздно, вырвать самобытнейший талант.
Нет, не верил, не верил Б.Т. и все тут, что щелкоперы
московские и заграничные могли носами длинными и
острыми изрыть и источить, испортить сердцевину кедра
сибирского, могучего.
— Как говорил? Отца замучили, теперь могилу под
воду хотят запрятать? Блажь. Пьян был? Как обычно. И кто
ему всю эту шушеру с магнитофонами под коньячок
приводит? Сын? Пасынок? Ну, ну, вот с ним и разберитесь,
молодым, да ранним. А Шевелеву дачу надо будет дать у нас в
поселке за запреткой, пусть там работает у леса, без водки и
без телефона.
Итак, приказ есть приказ.
И Игорь Ким с очередною клавой длинноногой явился
вдруг без приглашенья на премьеру межвузовского театра
студии "Антре", спектакль внезапно посетил с названьем
"Лошадь Пржевальского", где в роли главной блеснул,
приятно удивил бывший студент ЮГИ, Потомка
одногруппник, а ныне исполнительского отделения Культуры
слушатель Вадюха Шевелев.
— Ну, дал. Ты дал, братишка, поздравляю. А это Настя,
кстати. Хотела очень с тобою познакомиться.
Короче, встретились, о времени былом веселом
поговорили, решили в "Льдину" заглянуть, там после
"Огненого Шара" "Советского сухого" зацепили пару и
закатили к настиной подружке Томке на огонек зеленый
абажура лейпцигского. Ну, то есть, удалась импровизация.
Ким утречком исподнее нашел, а Шевелю так и пришлось
отчалить, плоть нежную незагорелую царапая изнанкой
грубого денима.
Нехило начали. И кончили отлично, заметим тут же.
То что казалось будущим далеким, мечтой, ради которой
стоило из кожи лезть, ломать комедию, волшебник
Родственник приблизил, махом, за две недели, десять дней
буквально, сделал явью. Одним движением руки:
— Да ну, слабо, на это даже у тебя кишка тонка,
братуха, — вознес паяца и фигляра Вадьку Шевелева к зениту
сладостному славы, известности всеобщей ореолом озарил. И
разницы особой, право нет, в каком уж качестве, актера или
же художника, лишь бы вкусить, отведать, насладиться
незабываемым моментом.
Увы, не вышло, слава — да, но безымянность при этом
была важнейшим правилом игры. И не предупредили, никто
заранее ни слова не сказал. Ээ-эх. Такое собирался
итальяшкам рассказать, такое наплести, проездом в Ригу на
Весненых с кассетой заскочив очередной, но вот не
получилось. Два симпатичных человека с усами одинаковыми
подошли на улице и попросили вежливо помочь им завести
машину.
— Ноу проблем.
Свернули за угол, еще один комплект растительности
командирской навстречу двинулся.
— Садитесь, Вадим Сергеевич, садитесь, нам по пути.
А утро солнечное с ветерком. А вечер, вечер дня
предыдущего — сама любовь и нежность. Весна. Бутылка белой
и шампанского огнетушитель в холщовой сумке с красно
белым словом "Познань", но, черт, накладка, вернулись
предки томкины, к Насте нельзя, у Кима в общежитии — в лом
всем.
— Послушай, Игореха, — пришла идея гениальная в
голову бывшему СТЭМовцу, — а у тебя ключи, наверно, есть от
Ленинской?
— Наверно есть.
— Так что ж мы тут стоим?
Ага. Терпение, немного выдержки и вот вам
результат. Не стал Потомок мелочиться, ловить на анекдотах
Шевеля или записывать тайком (на спрятанный под девичьим
диваном магнитофон) как дурачок (с немалым мастерством,
заметим) копирует мычание бумагу доклада прожевать уж
неспособного четырежды героя. Зачем? Спокойный,
вдумчивый мичуринец все созреванья стадии неторопливо
зафиксировал, дождался спелости товарной и чик-чик, срезал.
Одно движение руки.
— Да ты и не дотянешься дотуда, морда пьяная.
— На спор достану? Эй, Настя, разнимай.
Велели сделать рыжего и Ким его не упустил. Двести
шестая чистая, "то есть действия, отличающиеся по своему
содержанию исключительным цинизмом и особой
дерзостью… — наказываются лишением свободы на срок от
одного до пяти лет".
Ха!
И сам не засветился, через спортклуб привел и той же
черной лестницей (сначала на четвертый по боковой, там
коридором до малого спортзала, две двери и вас встречают
ароматами апрельскими цветущие зады родного института)
всю гопку, шайку-лейку, вывел.
Силен.
Ну, а потом общага, дружину под ружье и на полночи
шурум-бурум до потолка, чтоб никаких сомнений не
возникало, а чем же занимался командир отряда
комсомольско-молодежного в тот злополучный вечер? Чем?
Чем? Боролся за здоровый быт, конечно.
А глазки? Зенки как живые получились, с огоньком,
только не поломойку к месту пригвоздили, не тете Маше с
тряпкой подмигнули, увы, стал строить бюст голубенькие
собранью ежегодному отличников и именных стипендиатов.
Ох, засмущал, защекотал, игрун проклятый.
Такое совпадение. Да, без шума лишнего было бы
лучше, но с другой стороны, нет худа без э… м… ну, в общем,
не любили, приходится сознаться, не любили, товарищи по
ратному труду старлея Макунько.
Но, впрочем, все это домыслы, догадки, пища для
размышленья (жеванья и поплевывания) полковнику
П..т..икову. Кто виноват, был ли тут умысел или досадный,
обидный, запаркой и горячкой объяснимый недосмотр? Да,
это с одной стороны. С другой же, сомненья возникали по
поводу профессиональной попросту пригодности и
соответствия высокой должности и званию, такие, вроде бы,
надежды подававшего т. Макунько. Ну, в самом деле, нужен
ли, не то чтоб в Управленьи областном, вообще, так сказать, в
органах, болван, способный полагать, будто бы нечто, навроде
озаренья или прозренья может случаться, иметь место,
происходить с кем-либо, когда-либо, без надлежащей санкции
тех, кто, как говорится, компетентен?
Ах, опростоволосился, в калошу сел Витюля.
Спортсмен в плаще с кокеткой. Хорошо еще начальству (и это
несмотря на всю серьезность служебного расследования) так
никогда и не откроется вся пропасть мальчишества и
полоротости офицера в погонах с созвездьем скромным. Так и
не будет знать никто, что время коротали перед докладом
А…ский с Бл…овом, прослушивая вновь и вновь очередную
пленочку, на сей раз запись свежую беседы уполномоченного
с разжалованным активистом в кабинете ректора ЮГИ.
Особенно вот это место нравилось:
— Не помните?
— Не помню.
— А если постараться?
— Я стараюсь.
— А если поднапрячься?
— Напрягаюсь.
Тут старший званием демонстративно мять бумажку
начинал, а младший весело показывал глазами, мол, не
хватает, мало.
Ну, в общем, отпустить пришлось Госстраха, и
пропуск выписать, и извиниться в тот же вечер. Увы, увы. А
Кима, Потомка, инкогнито в рядах студенчества, не стали на
ночь глядя беспокоить. Лишь утром в квартире с видом на
проспект Октябрьский, необитаемой как-будто, но регулярно
посещаемой разнообразными субъектами (при абсолютном
безразличии к сему и участкового, и домоуправления) с
постели холостяцкой юношу подняли, цивильным не чета,
настойчивые, унтер-офицерские звонки зеленого, как мина
