Весело было проезжать теперь мимо траншей и батарей, не слыша уже вечного аккомпанемента ядер и картечи. Весело въезжать в город, перед которым целый год почти стояли в почтенном отдалении; весело ходить по разоренным его улицам и мимо разрушенных зданий, весело повторять себе с гордостью: — это мы победили; но чувство тщеславия скоро удовлетворяется, притупляется, пресыщается. Человеку нужны приятнейшие ощущения — а тут их не было. При изъявлениях радости народной, видна была везде бедность и даже неискренность. Выгоды Наполеонова правления избаловали Данцигских жителей. Им очень не хотелось возвратиться под власть Прусского Короля. Они даже отправили Депутацию к АЛЕКСАНДРУ, чтоб Он их взял в свое владение, но между союзными Монархами дело это было кончено — и Депутатам отвечали, что не их забота выбирать себе властителей, и чтоб они явились за приказанием к своему Государю, Королю Прусскому.

Так кончилась осада Данцига. Со дня открытия траншей, менее нежели в два месяца, ужасная эта крепость принуждена была сдаться. Действие Русской артиллерии превосходят всякую похвалу. Семилетние труды Французских инженеров так были избиты нашими ядрами, что между батареями даже сообщения не было от обломков; все почти их орудия были подбиты и передовые наши траншеи были уже на гласисе. При нынешнем военном искусстве нет уже непреодолимых крепостей, если только перед ними можно рыть траншеи.

Вскоре по взятии Данцига воспоследовал ВЫСОЧАЙШИЙ Указ о роспуске Ополчений, — и что же? никто почти из нас не был этим доволен. Союзные войска вступали тогда во Францию. Начинался последний акт величественной Драмы: Падения Наполеона, — а нам приказывали сойти со сцены. Это было очень грустно! — Притом же отобрали у солдат ружья, как бесполезную вещь, для мирных поселян, возвращающихся на родину. И это было нам очень неприятно. Сколько воспоминаний соединилось для воина с ружьем его, бывшим свидетелем и товарищем в двухлетних битвах! Это была бы для него и для потомства его святыня, на которую внуки приходили бы любоваться и рассказывать повести о великой године испытания.

Что еще сказать о нашей службе? Обратный поход — был уже не что иное, как прогулка праздных людей [6]. B Кенигсберге узнали мы о взятии Парижа — и об окончании всей войны. Радуясь величию и славе Русского оружия, мы грустили однако, что не участвовали в этой знаменитой развязке, которая в истории народов составит эпоху, которая снова изменила географию Европы, которая свергла династии, признаваемые 10 лет, и которая возвела Россию на небывалую дотоле степень могущества, славы и величия.

12-го Июня возвратились мы в С. Петербург. Встреченные вдовствующею Императрицею, Герцогом Виртембергским и военным Министром Горчаковым, явились мы на той же Исаакиевской площади, на которой в 1812 году принимали свое знамя, и мы с гордостью могли сказать, что не постыдили его. Тот же Преосвященный благословил теперь наш возврат, который осенял нас тогда знамением креста, идущих на бой. Сколько великих перемен с тех пор произошло! Из какой борьбы Россия вышла победительницею!

И с нами сделалась не большая перемена. Из 14 т. воинов бывших тогда в строю, теперь и 4-х не стояло налицо. Где же остались прочие? Мир вам, с честью погибшим за родину!

Так мы начали, служили и окончили службу. При тогдашних великих событиях об нас скоро и забыли. Это участь всех дел человеческих. Все мы разбрелись по разным местам — и я могу похвастать последнею глупостью: что возвратился в прежнее ведомство гражданской службы, вместо того, чтоб перейти в военную. И теперь еще я раскаиваюсь в этом! — Многого бы со мною не случилось……….но довольно! Будущее в руках Всевышнего. — Аминь.