Жить должно по "правде", и везде вокруг себя должно поддерживать эту "правду". Но христианин очень хорошо знает, что достижение правды здесь возможно лишь очень относительно - по причине силы зла, греха во всех людях и в каждом из нас. Поэтому христианин вовсе не революционер.

Христианин знает, что общие формы жизни созданы Богом применительно к природе человека, а потому ломать законы социальной жизни он не станет. Улучшать же общественную жизнь христианин всегда готов - по своей обязанности и личной потребности поддерживать и умножать господство правды.

Поэтому-то христианин как гражданин отличается с государственной точки зрения наилучшими качествами. Он служит не за страх, а за совесть, служит "делу", а не лицам, ищет счастья и блага настоящих живых людей, а не отвлеченностей, как "человечество". Он, наконец, думает не о количественном величии работы, а о ее качественном совершенстве и потому не тянется непременно на верхи правления, к первым, громким ролям, а столь же удовлетворяется работой в своей семье, в своей общине, в кругу своих знакомых, в природе, корпорации и т. д.

С государственной точки зрения именно такой тип и нужен для здоровой жизни общества и государства. Он дает тот скромный, молчаливый подвиг, как бы не сознающий своего величия, которым еще и теперь мы любим хвалиться как "типично русским", хотя на самом деле этот тип уже почти исчезает у нас под разлагающим влиянием неверия. Но, разумеется, величайшей заботой правителя, достойного своего места, должно быть возможно большее сохранение и, если возможно, воскресение и развитие именно этого нравственного типа, который представляет надежнейшую преграду против общественной и политической деморализации,

Казалось бы, именно в наше время мысль государственного деятеля особенно должна обращаться к вопросу о средствах поддержать деятельность Церкви, развивающей в населении христианский дух. В действительности этого не замечается. Явление, по-видимому, странное. Но оно объясняется, я полагаю, не непониманием высокой ценности христианского типа личности с точки зрения общественной, а неверием в возможность поддержать существование этого типа.

Для государственного деятеля совершенно ясно, что своими средствами он этого сделать не может. Этот тип рождается только в Церкви, ею порождается и развивается. Между тем сила Церкви продолжать это в настоящее время подвергнута сомнению на основании того факта, что умы и совести людей стали почти повсюду как бы ускользать от нее. И вот является мысль: "хорош был тип, и хорошо бы его иметь... да ведь это невозможно, это пережитый фазис развития, к нему не вернуться..."

В этом рассуждении кроется ошибка - как в определении факта, так и в умозаключении.

Ошибка в определении факта состоит в неверном предположении, будто бы христианское мировоззрение и жизнь составляют нечто "пережитое", уходящее из действительности в область прошлого. Христианское мировоззрение с основанной на нем жизнью составляет, как и прежде, достояние миллионов людей. Как теперь, так и прежде множество миллионов людей были и остаются ниже этого мировоззрения. Разница только в том, что прежде люди христианской выработки благодаря стараниям государственной политики давали тон жизни всей остальной массе мысли, а теперь - нет. Нынешнее отстранение их создано самой государственной политикой по отношению к церкви.

Защита государства против притязаний церковной иерархии породила обратное явление - захват государством власти над Церковью, стремление подчинить Церковь государству. В настоящее время нет ни одного государства без этого греха. А между тем такая политика равносильна отрицанию Церкви, подрыву или уничтожению возможности ее влияния на народ.

Как только происходит фактическое подчинение Церкви соображениям государства, государство лишается возможности получать от Церкви именно то, в чем нуждается.

Конечно, Церковь и при этом существует, живет и действует, но сфера ее духовного влияния, сфера порождения ею "духовного" человека сужается. Являются широкие области, где ее действие значится только формально, а стало быть, и фиктивно. Между тем все, что живет в Церкви только фиктивно, способно лишь умножать неверие и порождать тот "автономизм" личности, который так страшен для человеческой общественности. Как только расширяется и становится заметной фиктивная область кажущейся, но не действительной религиозной жизни, тут уже Церковь не может давать тона нравственной общественной жизни. А с государственной точки зрения это, однако, и есть самое важное, ибо для государства важна не столько горсть "избранных", остающихся действительными христианами, сколько то, чтобы нравственный тип этих избранных был предметом подражания, образцом по возможности для всех.

Для современной государственности, подрываемой все возрастающей нравственной расшатанностью людей, теперь все более настоятельным становится вспомнить вопрос об установке правильного, искреннего отношения государства к Церкви. Задача для государства состоит в том, чтобы дать Церкви самостоятельность, возможность быть такой организацией, какой она должна быть по своим законам, и при этом остаться с нею в союзе.