—  Ой, да кудой-то? — тревожно спросила она, перестав дышать.

—  Не придет больше сын Ваш, Анна Ивановна. Умер он…

Лицо утонуло в костлявых ладонях. Стон осенних озер, изнывающих под тяжестью льда, который ломает себя, набирая от холода вес, слышался из-под ладоней. Слова бились, стучали в худую спину и в грудь, изнутри. А говорить их у Анны Ивановны не было сил…

***

В морге фрагмент был предъявлен на опознание матери погибшего. «Да, это он!» — опознала мама. Погибший — Жуляк Алексей Петрович.

Маму допрашивал следователь прокуратуры.

— Значит, перед восьмым марта пропал он, так? Чего же Вы, Анна Ивановна, не обратились в милицию сразу, когда он пропал? Перед восьмым — не вчера ведь пропал!

— Боже мой, — робко, как большинство пожилых, глубоко одиноких людей, отвечала она. — Да ведь я не знала. Не знала что нет его.

—  Больше месяца, — не соглашался следователь, — человека нет, а родная мама молчит!. Вы могли заявить, что пропал. Мы б искали. Может, нашли бы живого.

Сжималась она, своим сухоньким телом. Неловко ей было: он правильно говорил. Он ее не понимал, потому что не знал Алексея…

— Может быть, Анна Ивановна, -следователь и помолчал, и подумал, но не отступал, — может Вы, — он смотрел ей в глаза, — может, все-таки знаете, ну, — предполагаете, кто мог так сделать? Ребенок же Ваш…

— Так ведь… — послушав его, да на тот же лад, — отозвалась мама, — Запил, я же думала, что он запил. Не знала, совсем ничего про него… Откуда?

Повинно, как перед мечом палача, опустилась ниц голова: — Ребенок!... — сказала мама. «Ребенок!» — задело ее это слово…

— Ну, а пока его не было, кто-то ведь приходил. Кто, Анна Ивановна? Кто-нибудь, кто-то один, но был? Ну, ведь, был?

— Да, какие-то были, какие-то — нет… Ваш уже, — вспомнила Анна Ивановна, — спрашивал. Вот. А соседей, с улицы нашей, — не было, ни одного! А другие — они же ведь все на одно лицо. Хуже, чем мой еще, пьют!

— Ну, — устал прокурорский работник, — я сейчас, Анна Ивановна, все запишу, что Вы мне рассказали. Всю правду, ладно? Паразитический образ жизни… — Ну, это же так?

Скрыв глаза, Анна Ивановна несколько раз торопливо и облегченно, кивнула.

Написав, прочитал прокурорский работник вслух, и спросил:

— Что-то дополним?

—  Ой, да не надо…

—  Ну, а было, что уезжал Алексей к друзьям?

—  Кто знает, а может, и было... Не знаю... Пропадает где… шляется... И теперь-то я думала, что он живой…

— У Вас же еще есть сын?

—  Старший... В Сибири живет. В Братске. Уж больше 15 лет как уехал. Работает. Все у него хорошо. И семья. Внучка у нас.

—  А с Лешей он как? Помогал как младшему?

—  Младший — вот он-то и помогал бы. Да Леша мой, на него — как собака! Дрались. Леша его топором зарубить хотел. Дурак, когда пьяный.

— Ссорились, значит?

—  Ой как ссорились. Думала уж, быть беде, да Иван уехал. Вот из-за него и уехал! А мне лучше-то Ваня бы тут был... Десять лет не видались они. Иван-то был тут, да этот в тюрьме сидел. Он всегда может приехать: деньги есть, и семья хорошая…

— Леша туда не ездил?

—  И не знает-то, где это.

—  Последний раз когда Иван был?

—  Да уж пять лет, как последний раз...

—  А в этом году?

—  Не был.

—  А не собирался?

Неплохо б услышать: «Да, собирался, звала я...».

—  Да написал бы, или же, телеграмму отбил.

—  А мог он приехать, да не у Вас, -у кого-то остановиться?

—  Да у кого? Нет, навряд ли.

Следователь дописал протокол. Еще раз почитал.

—  Не торопитесь, подумайте — все ли я написал?

Не кивала, скорее трясла головой Анна Ивановна, выражая усталость, уважение к следователю, и сознание безнадежной никчемности этой беседы.

—  Спасибо. Вот здесь подпишите. Вот как пенсию получаете, так же и подпишите.

***

 — Ну, как? — позвонил Евдокимов, — Холодно? Горячо?

—  Холодно, ужас, Владимир Иванович!

—  Да, уж… Совсем ничего?

—  Такой образ жизни, ты понимаешь…

—  Да можно понять…

—  Она и не знала, что он почил.

—  Ну, все-таки: больше месяца?... Когда бы она спохватилась, а?

—  Это богу известно. Мать полагала, запил, закатил куда — да и бог с ним. Она отдохнула. Как знать, может и пожила-то по-человечески этот месяц. А я ее тут колю всерьез! Аж неловко, — настолько всерьез…

— Хм? — усомнился начальник розыска.

—  Возраст! — не согласился следователь, — От имени службы, я первый раз доставал человека в такие годы.

—  Ну, — успокоил Владимир Иванович, — не от своего же. А родственники?

—  Брат старший, давно уж в Сибири живет…

— Романсами, брат увлекаешься?* (*Намек на строку из народной песни: «А брат твой давно уж в Сибири. Давно кандалами звенит…»)

— В контрах с погибшим был. Достал его брат, — и бежал человек на край света. Мать характеризует его положительно и жалеет, что тот далеко.

—  Тот — на край света, а здесь он кого мог настолько достать, чтоб его на тот свет?

—  Любого! А круг его — сам понимаешь…

Что ж тут не понимать? Гася сокрушенные вздохи, с обеих сторон, легли на рычаг телефонные трубки.

Но, первом акте топор «засветился». В последнем, по логике, должен выстрелить. А труп расчлененный... След суровый, крутой, но как ни крути, — «топорный»! И угроза, пусть давняя, все же, была…

Потерпевшего было не жаль. «Две судьбы, минимум! — думал, давя сигарету, следователь, — маме и брату, сломал человек! И третью — свою…».

***.

Начальник Падунского РОВД в сибирском Братске, получил отдельное поручение следователя из Украины.:

— Давыдов! — позвал он в селектор, — Зайди, Украина о помощи просит!

***

Выбрав вечер, Сева зашел к Людмиле.

—  Милая, что же случилось? Чего ты в милицию бегала, Люд?

—  А я обязана доложить?

—  О. нет, нет! — протестовал, улыбаясь, Сева. — Я просто подумал, что без причин в заведенья такие не ходят…

— Да лучше б не знать и не видеть такого, из-за чего я туда ходила…

— Ага! — акцентом поставил ладонь вперед, Сева, — Не зря ты туда ходила. «А я обязана Вам доложить!» — уже говоришь со мной солдафонским жаргоном!

—  Ходила, вообще-то, не в «солдафонию»…

— Ай, да какая разница! Ты как ребенок. Не знаешь…

— Чего я не знаю?

—  Менты, солдафоны — одно и то же.

—  Не знаю… А ты это знаешь откуда?

—  Откуда? А ты мне скажи, кто на работу идет в милицию? Кто?

—  Ну-у…

— Да те идут, Люда, кто работать не хочет! Ну, вон, посмотри на них! Ему у станка бы стоять, или строить, а он… Да, пахать на них можно! В общем, они — это те, кто работать не хочет, а учиться не в состоянии. А там, — форма, погоны, там думать не надо! Тебе приказали — и делай! Зачем им мозги?

—  Жестко ты, Сев, — улыбнулась Людмила.

—  О чем говоришь, не люблю я их!

—  Ну, можно подумать, что я…

— Да, что ты? Надеюсь!

— Я, Сева, ходила туда потому, что нашла «фрагмент».

— Что за фрагмент?

—  Рука… От пальцев, примерно, до плеч. В татуировках…

— В татуировках?

—  Да, от пальцев и до конца.

—  До плеча, в смысле?

—  Да, вся рука.

—  Ого! — сказал Сева, — И где?

—  Ральф у воды нашел.

—  Там, где ты с ним гуляешь?

— Да. Говорят, что примерно месяц, была в реке.

—  Ну и что говорят: что дальше, и как? Кто такой? Кто убил?

—  Ты, что? Двое суток прошло…

— А сколько же славной милиции надо, когда человека убили?

— Не знаю, Сева…

Голосом более, чем она, компетентного человека, Сева спросил:

— Разрисованный говоришь, до головы?

—  Я не знаю. Не было головы.

—  Но, тату крутое?

—  Супер-крутое!

—  Ну, значит, свои завалили! И порубили на части. Нормальный так мог бы? Ты что, — человека рубить! Татуированный — значит сидент. Даже крутой сидент. Такие же и завалили! А этим, — милиции, установить его личность, просто. «Пальцы», раз он сидел, у них есть! Тем более, ты говоришь, что и на руке они есть.