О жизни на гауптвахте сложен целый цикл армейского фольклора: розыгрыши новичков, запрещенные игры, внезапные обыски, бесконечные анекдоты и поучительные истории. Все это за 15 дней я испытал и прочувствовал на себе. Так как эта тема разносторонняя и неисчерпаемая, то не буду пытаться раскрыть ее даже в малой степени. Отмечу только некоторые особенности, характерные для московской гарнизонной гауптвахты.

Начальником ее был майор Наумов, стройный и прекрасно обмундированный в полевую форму офицер. Он не ходил, а перемещался — быстро и четко, словно автомат. Его вечно недовольное и напряженное лицо никому ничего хорошего не обещало. И в первую очередь — подчиненным. На арестованных он просто не обращал внимания. Они для него не существовали. Весь свой административный пыл он направлял на своих помощников — старших лейтенантов с такой же, как у него, отличной выправкой. Почти все они были кавказцами.

Особенно запомнился один из них — старший лейтенант Цатуров по кличке «Джага». Он проводил строевые занятия с офицерами. Эти строевые занятия были самым неприятным событием, сопровождающим отсидку. В самое знойное время суток два часа в день младшие офицеры должны были отрабатывать строевой и парадный шаг, подход-отход от начальника и бесконечные повороты на месте и на ходу.

Безжалостный и неутомимый «Джага» с удовольствием муштровал вялых шоферов, тронутых полнотой строителей и обленившихся артиллеристов. Он ставил перед собой сверхзадачу: отработать требования строевого устава и улучшить офицерскую выправку.

— Разверни плечи, капитан! Смотри за горизонт! Голова должна быть, как автомат на пружинах — туда-сюда! — кричал он на помятого стройбатовца, который, наверное, последний раз занимался строевыми занятиями еще в училище.

Я два дня промаршировал на раскаленном плацу и твердо решил любыми путями избавиться от этого сомнительного удовольствия. Врача посещать не было с чем, и я сосредоточился на слегка отслоившейся подметке правого ботинка. Решительно отодрал ее до критического уровня и при первой же возможности предъявил командиру. Как, мол, я с такой обувью буду заниматься строевой подготовкой, меня сразу же после выхода с гауптвахты задержит первый же патруль.

Цатуров с сожалением посмотрел на ботинок, с презрением — мне в глаза и скомандовал:

— Назначаю тебя, лейтенант, старшим над уборщиками офицерского этажа. Иди и проследи, чтобы все было в полном порядке: пол блестел, окна сверкали, туалеты пахли фиалками.

Солдаты с нижнего этажа, которых использовали на разного рода работах, в это время делали уборку в камерах. Они и без моих указаний знали, что и как делать, и только удивились, узнав, что над ними возник еще один начальник. Мне оставалось только спокойно наблюдать в окно, как мои сокамерники отрабатывают повороты.

Отлынивание от строевой, как ни странно, не вызвало едких замечаний коллег по отсидке, а пожилой капитан, староста камеры, даже похвалил за находчивость.

Однообразные дни были расцвечены только парой обысков и посещением комиссии комендатуры. Во время обысков пытались найти запрещенные предметы: художественную литературу, карты и, главное, заготовки «медалей» за отсидку на гауптвахте. «Медаль» каждый готовил из пятака для себя персонально. Для этого на цементном полу стиралась «решка» монеты. Далее эта же сторона шлифовалась на деревянном подоконнике и полировалась околышем танкистской фуражки. Потом на сияющую сторону пятака умелец с солдатского этажа наносил надпись «Срок на г.г.г. Москвы отсидел» и дата пребывания в узилище. Необычное сочетание букв «г.г. г» означало «гарнизонная гауптвахта города».

Персонал гауптвахты особенно тщательно искал эти «медали». Их «зловредность» объясняли тем, что, видите ли, при изготовлении портятся и выходят из оборота советские монеты. Если у кого-либо находили «медаль» или ее заготовку, то могли и срок отсидки увеличить. Но эти сувениры прятали надежно. У меня до сих пор хранится такая «медаль», как память о пятнадцати днях — с 20 июня по 5 июля 1956 г., проведенных на гарнизонной гауптвахте города Москва.

В отделе кадров меня встретили уже как своего, с подначками и расспросами. Но длилось это ровно до тех пор, пока Чудин не сказал:

— Не знаю, образумила вас гауптвахта или нет, но выводы из всего этого вы обязаны сделать. Предписание и прочие документы вам уже заготовлены, в бухгалтерию дано распоряжение на выдачу необходимого денежного довольствия. Получайте все это и убывайте на место службы. Служить будете между Москвой и Ленинградом. Точнее сказать пока не могу. Приедете — узнаете точный почтовый адрес. Ехать надлежит до станции Бологое. Там пересядете на поезд до станции Валдай. Обратитесь к коменданту станции и скажете, что вы направляетесь к товарищу Филиппову. Он укажет ваш дальнейший маршрут и транспорт следования. Желаю удачи…

Как ни торопило меня начальство в Управлении, но на станции Валдай я был только 12 июля. Начальник станции, ознакомившись с документами, сказал где и когда будет автобус к товарищу Филиппову.

И вот я уже трясусь в маленькой «коробочке» по проселочной дороге. Рассеянно слушаю соседа по сидению, человека в гражданском костюме с академическим значком.

— У нас там хорошо: природа отличная, магазины, кино. Вот увидишь. Правда, после Москвы поскучней будет, но жить можно. Сейчас идет большое строительство, скоро сдадут новые дома. Можно будет получить квартиру. Ты женат?..

Узнав, что я холостяк, сосед оживился и принялся расхваливать жизнь в общежитии. И без того скверное настроение при мысли о постоянном жилье стало еще хуже. Автобус все больше углублялся в лес. Дорога становилась лучше. Через какое-то время мы уже ехали по гладким бетонным плитам.

— Тут однажды проезжала американская делегация, — продолжал сосед. — Давайте, говорят, свернем по этой дороге, поедем в лес. Им отвечают, что там бездорожье, болота, а они только улыбаются. Видимо, что-то знали, мерзавцы.

Кроме нас в автобусе ехали еще несколько подвыпивших штатских и военных. Один из них, как я узнал позже, бывший моряк, а ныне дизелист электростанции, все допытывался у своего спутника:

— Ну что там говорят про меня?

— Что говорят? Велели тебя привезти. Ты ведь еще вчера в 6 часов должен быть на работе. Теперь получишь вливание, и ставь крест на дальнейшие пропуска за зону.

— Но я же совсем не пьян. Я пройду ровно через проходную. Ох, и будет же мне!..

Автобус поворачивает вправо, и перед глазами появляется городок. Белые домики на фоне зеленой стены леса. Хорошо видна улица, дома. Где-то ниже и справа торчат несколько труб. Много строительных площадок.

^{Где-то в этих местах находился мой адрес: Новогород. обл., п/я 18.}

— А вот и проволока. Видишь? В два ряда, родимая. Вот здесь и живем, — радостно сообщает мой собеседник.

Подъезжаем к КПП. Нам, новичкам, заказывают пропуска. С другой стороны ворот подходит машина с охранниками-дембелями. Они проходят через КПП радостно возбужденные, топают сапогами и выкрикивают что-то бессвязное.

— Домой ребята едут. Демобилизуются, — сказал пожилой капитан.

— Мне бы тоже неплохо было бы демобилизоваться, — вставил я свое слово. — Пытался, но не хотят отпускать.

— А зачем? — удивился сосед. — Хрен ты где-нибудь больше будешь зарабатывать, чем здесь в армии.

Пропуска выписаны, и мы проходим через КПП на территорию жилого городка. Снова садимся в автобус и едем к управлению, как здесь называют здание, где помещается командование объекта. Встречаю знакомых — Бахарев, Келеберденко, Камин. Увидев меня, они расплылись в улыбках и рассмеялись:

— Как же, как же — слыхали мы о твоих подвигах, — заметил Келеберденко. — Говорят, 15 суток отсидел в Москве. Был приказ по Управлению, в котором описывался твой побег из части. Отмечался низкий уровень воинской дисциплины военных специалистов и плохая политико-воспитательная работа с ними их командиров. Между прочим, начальник, от которого ты убежал, получил строгий выговор. На его и твоем примере продемонстрировали все видимые и невидимые недостатки работы с молодыми офицерами, вновь прибывающими на службу.