— Этого сказать нельзя: мы такъ никогда и не считаемъ, да и сосчитать того дѣло невозможное!
— Какъ же вы цѣну назначаете?
— А такъ, на это у насъ своя привычка есть; безъ привычки и торговать нельзя!
— На сколько жъ вы въ день продаете?
— А это, сколько Богъ дастъ: иной день, на семь цѣлковыхъ; а то Богъ поможетъ — и на десять продашь. это я разсказываю про эту пору — про лѣтнюю; а зимой лучше; зимой продашь и на двадцать пять, и на тридцать серебромъ случается.
— А сколько жъ вы на себя въ день прохарчите? На себя и на лошадь?
— Это тоже не ровно: иной день рубль серебра, иной полегче выйдетъ денекъ — и семью гривнами отдѣлаешься… А придется, выпьешь, съ усмѣшкой прибавилъ онъ, выпьешь и — рубля мало!
— Такъ ежели вы продадите въ день на семь рублей, въ тотъ день вамъ убытокъ?
— Какъ можно въ убытокъ торговать!
— Да ежели вы много на себя истратите?
— Такъ что же-съ? Сколько ни истратилъ, все на товаръ разлагаешь.
— Сколько-бъ не истратилъ?
— Сколько и истратишь на себя, сколько отошлешь домой; вѣдь дома жена, дѣти, имъ тоже пить — ѣсть надо, домой имъ тоже посылаешь; все на товаръ и раскладываешь.
— Такъ считая, вы берете очень большой процентъ?
— Какой большой!
— Какъ же, продадите на семь рублей…
— Да что же, что ли семь-съ? Вы извольте положить: товаръ чего стоитъ, ну, положимъ, хоть товаръ хозяину стоитъ четыре рубля, а то и всѣ пять; да лошадь прокормить, да на себя истратить… такъ и выйдетъ, что барышъ самый пустой: какой-нибудь рубль серебра достанется… Да когда-бъ все на деньги продавали, а то всѣмъ беремъ: и яйцами и перенеслами… правда и то — продаемъ съ барышомъ…
— А вы гдѣ берите товаръ?
— Да такъ, по городамъ.
— Не на фабрикахъ?
— Колибъ на фабрикѣ взять товаръ-съ, я вамъ скажу: безпремѣнно было-бъ выгоднѣй, да только намъ на фабрику къ самому фабриканту и ходу нѣтъ!
— Это почему же?
— А потому: первое дѣло — какой такой у насъ товаръ есть? Товару у насъ есть у кого на сто, у кого много-много на полтораста рублей… положимъ, хоть на всѣ двѣсти, такъ изъ-за такой бездѣлицы ѣхать на фабрику за 500 верстъ и не стоитъ! это-съ первое дѣло; теперь другое; мы по городамъ кредитъ имѣемъ, такъ въ кредитъ товаръ и беремъ.
— На много берете товару?
— Сколько нужно, столько и возьмемъ-съ; намъ вѣрютъ-съ; а для того какъ вѣрютъ, что мы сами свои дѣла аккуратно ведемъ. Всякій хозяинъ аккуратъ любитъ-съ. Возьму я у хозяина товаръ въ долгъ; продамъ тотъ-съ товаръ, сколько слѣдуетъ хозяину — деньги отдамъ; такъ мнѣ хозяинъ-то опосля того на сколько хочешь повѣритъ…
— Ну, однако, же сколько же?
— Да вотъ хоть я: послѣдній разъ отдалъ хозяину тридцать рублей, а товару взялъ на пятьдесятъ рублей.
— И каждый разъ вы за товаромъ сами ѣздите къ вашему хозяину въ городъ?
— Какъ можно! хозяинъ самъ выѣзжаетъ съ товаромъ, или высылаетъ съ кѣмъ.
— Такъ и хозяинъ вашъ беретъ самъ по себѣ барышъ съ этого товара?
— А то какъ же? беретъ!
— Ну, а хозяину вашему много барыша отъ вашего товара очищается?
— А кто его знаетъ! Намъ про это никакъ-съ невозможно и узнать-то! Только теперь барыши пошли не прежніе!
— Давно жъ стало барышей меньше?
— А вотъ съ самаго указа объ волѣ.
— Это жъ отчего?
— Отчего? Сперва народъ зануженный быхъ: другой во весь вѣкъ-то въ деревнѣ просидѣлъ за барской работой; а какъ вышла воля, — имъ и повольготнѣе стало, отпустило имъ-то; то тотъ, то тотъ въ городъ съѣздитъ, продастъ что, да въ городѣ, что нужно изъ вашего товару, въ городѣ и купитъ.
— У васъ стали меньше покупать?
— Нѣтъ, и у насъ стали больше покупать.
— Отчего же у васъ барышей меньше? спросилъ я, понимая въ чемъ дѣло.
— Мужики стали цѣну разбирать… больше въ цѣнѣ толку знать.
— Неужели же такъ скоро и цѣну узнали товарамъ? Кажется, еще недавно и указъ объ волѣ вышелъ?
— Цѣны-то настоящей они хоть не узнали, да все въ городѣ берутъ по городской цѣнѣ. А то другіе мужики берутъ товаръ, сами продаютъ… ну, да это, Богъ дастъ, не надолго!..
— Почему же не надолго?
— Просить будемъ, чтобъ мужикамъ запретить торговать, а чтобъ торговать однимъ мѣщанамъ.
— Ну, а какъ васъ не послушаютъ?
— Послушаютъ безпремѣнно! въ Орлѣ сходка объ этомъ была; на сходкѣ и порѣшили: просить, чтобъ мужикамъ запретили торговать, а питались бы они своей землей.
— Ежели же и сходки вашей не послушаютъ? Тогда что?
— Какъ сходки не послушаютъ! Мужики и теперь отъ насъ, отъ мѣщанъ, прячутся.
— Что жь имъ прятаться?
— Какъ что? а поймалъ, да къ становому!
— Ну, а становой что?
— Становой что хочетъ, то и сдѣлаетъ… И ничего не сдѣлаетъ, да мужику-то къ становому въ гости не хочется…
Привычная въ гоньбѣ хозяйка-жидовка, пока мы толковали, приготовила мнѣ пообѣдать. Не успѣлъ я съѣсть своей яичницы, какъ вошелъ ко мнѣ сперва жидъ — шинкарь, потомъ хозяйка съ дочкой или невѣсткой, замужней жидовкой лѣтъ 12–13. Хозяинъ обратился ко мнѣ съ просьбой списать портретъ со всего его семейства. Я отговорился отъ этой чести; но настоящимъ заправскимъ живописцамъ хорошо бы было нарисовать молодую жидовку для патологическаго кабинета: такого изнеможеннаго вида, такого неподвижно-тупаго взгляда, такой видимой вонючести во всемъ — не скоро встрѣтишь, да развѣ только вы еще увидите мальчика — монастырскаго служку. Говорятъ, что у жидовъ это происходитъ отъ ранняго брака; у монастырскихъ служекъ, вѣроятно, отъ какихъ нибудь другихъ причинъ.
Изъ Гринева въ попутчики мнѣ Богъ послалъ стараго козака рыбака который гдѣ-то здѣсь взялъ на откупъ озеро, какъ онъ называетъ, или прудъ по нашему.
— У насъ все называютъ озеромъ, говорилъ козакъ; — въ другихъ мѣстахъ, называютъ прудомъ, а то станомъ; а у насъ все зовутъ озеромъ; только въ бумагахъ писать не позволено — озеро, а пиши — прудъ. Тутъ дѣло было по судамъ. Одинъ говоритъ: тотъ-то, такой-то завладѣлъ моимъ озеромъ. А другой пишетъ: что озера никакого тутъ нѣтъ, да и не было никогда. Пріѣхалъ судъ, суду денегъ отсыпали, судъ и говоритъ, что тотъ-то, чей прудъ, виноватъ, пустова проситъ: никакого озера тутъ нѣтъ, да такого озера никогда и не было!..
Въ это время небольшая змѣйка, испуганная нами, быстро переползла съ дороги на лугъ.
— Э! кажись гадюка-то ползучая! крикнулъ мой старый козакъ.
— Какая ползучая?
— Видишь: гадюка-то ползаетъ.
— Кажется, всѣ гадюки ползаютъ?
— Нѣтъ, есть, что и не ползаютъ, отвѣчалъ козакъ. Ты знаешь, сколько стай ихъ бываетъ?
— Нѣтъ, не знаю.
— Гадюка шести стаи бываетъ: стая гаевая, стая гноевая, еще ползучая, летучая; еще подколодная да серёновая.
— И ты всѣ стаи видалъ?
— Нѣтъ, не всѣ; а летучую видѣлъ.
— Какая же летучая гадюка?
— Летучая гадюка, все равно, какъ щука, только съ крылушками съ красными.
— Гдѣ же ты видѣлъ летучую гадюку?
— А это иду разъ я лѣсомъ, а летучая гадюка и лежитъ: сама, какъ щука, крылья красныя, какъ бумажныя, и языкъ высунула, какъ копье красное… Такая страшная, что не приведи Господи!
— А серёновая какая?
— Серёновой я самъ не видалъ; серёновая гадюка больше бываетъ, какъ серенъ покажется.
— Какой серенъ?
— Серенъ по нашему называется: великимъ постомъ бываетъ снѣгъ, сверху днемъ растаетъ, а ночью опять замерзнетъ; вотъ это по нашему и называется — серенъ.
— Какъ же узнать серёновую гадюку?
— Серёновую-то? Ту какъ не узнать! Съ серёновой гадюкой не дай Богъ и встрѣтиться!
— Отчего-же?
— Самая страшная гадюка эта серёновая: по серену ползетъ — серенъ таетъ, по травѣ ползетъ — трава горитъ!.. Коли тебя увидитъ серёновая гадюка, отъ той не убѣжишь!
— Ну, а кто-нибудь видалъ серёновую гадюку? спросилъ я.
— Какъ, чай, не видать? Никто бы не видалъ ту гадюку, никто бы и не зналъ, что она на свѣтѣ есть…
— Какихъ же гадюкъ у васъ больше?
— Летучую я только разъ всего видѣлъ, серёновой — совсѣмъ не видалъ; а другихъ видишь зачастую.
