— Скажи, пожалуйста, спросилъ я, пошапковавшись, лежащаго у дороги пастуха, сколько верстъ до Волочка? Мнѣ отъ самой Устюжны говорятъ: сто восемьдесятъ верстъ; скоро-ли будетъ меньше?

— Да ты кого спрашивалъ?

— Кто попадется, того и спрашивалъ.

— Да кого: русскаго или корелу?

— И русскихъ, и корелу.

— Нѣтъ, русскихъ ты не спрашивалъ; вѣрно, одну корелу; корела — та не знаетъ; корела сидитъ дома; корела землю оретъ, вотъ и все! а нашъ братъ русскій всегда кругомъ ходитъ; стадо знаетъ; и въ Питеръ ходитъ, и въ Боровичи, и въ Волочокъ, на барки, значитъ.

— Сколько же верстъ до Волочка?

— Самъ я не ходилъ на Волочокъ, а люди говорятъ, что до Устюжны, что до Волочка, что до Боровичей — сто восемьдесятъ верстъ; все равно тѣ же сто восемьдесятъ верстъ.

— Ну, а отсюда?

— И отсюда, говорятъ, что до Волочка, что до Боровичей все-таки сто восемьдесятъ верстъ.

— И ты, какъ корела, дома сидишь?

— Нѣтъ, прошлый годъ ходилъ къ большому Соловецкому… маленькій-то у насъ и дома есть, — приходъ у насъ Соловецкій… Такъ ходилъ я къ большому Соловецкому на море; братъ былъ боленъ, Богу обѣтъ далъ, сходить къ большому Соловецкому; обѣтъ-то далъ, да и померъ, не сходивши къ чудотворцамъ; пришла весна, я и говорю старикамъ: «Ищите себѣ на это лѣто другато пастуха, а я дойду Богу молиться». Ну, и сходилъ за брата на море къ большому Соловецкому.

— А то ты всегда въ пастухахъ?

— Всегда въ Сушигорицахъ пастухомъ живу, у царяднова [21] ночую и ужинаю; обѣдать не обѣдаю: возьмешь съ собою хлѣбца, соли, да тѣмъ и пробавляешься, еще хорошо, коли вода близко, а то просто намучаешься!..

— Работа пастуху, кажется, небольшая?

— Какъ, братецъ ты мой, работа небольшая, дождь, сивера, а ты все въ полѣ, да въ полѣ!.. А то еще волки одолѣваютъ: вотъ третьяго дни трехъ коровъ зарѣзали; погналъ я стадо домой, а три коровы за кусты зашли; мнѣ и не въ примѣту; такъ онѣ остались, такъ и пропали.

— Кто же за нихъ отвѣчать будетъ?

— А кому отвѣчать? никто не отвѣчаетъ!

Коровы очень разбрелись, пастухъ схватилъ берестовую трубу, аршина въ два длиною, затрубилъ въ нее и коровы опять стали собираться къ кучу, не смотря на то, что отъ музыки моего новаго пріятеля скорѣе можно было разбѣжаться: арія, которую онъ разыгрывалъ на своемъ инструментѣ, была немногимъ хуже при доѣзжачихъ, когда тѣ скликаютъ изъ лѣсу или изъ острова собакъ.

— Отчего ты только трубишь? спросилъ я, ты бы лучше какую нибудь пѣсню игралъ.

— У насъ здѣсь не умѣютъ играть, только трубятъ; вотъ подъ Москвою, такъ тѣ ужъ какъ тебѣ играютъ-то, такъ играютъ! Я ходилъ Богу молиться, а здѣсь былъ пастухъ изъ подъ Москвы; слышалъ я, хорошо играетъ!.. Только на другой годъ не остался; съ волкомъ не справился, волкъ одолѣлъ!

— Какъ же ты справляешься?

— Я привыченъ, а къ осени и я одинъ не справлюсь, подпаска даютъ, съ царяднова двора мальчишку даютъ для того, что къ осени волкъ больно смѣлъ бываетъ.

1890