Собственно же пѣсенъ, относящихся къ Петру Первому, ни въ Орлѣ, ни въ Орловской губерніи, я не слыхалъ ни одной, хотя и помнятъ его; такъ, о вышеописанномъ проѣздѣ его черезъ Орелъ разсказываютъ, что Петръ ѣхалъ на Преславное Полтавское сраженіе; основаніе Пушкарской и Стрѣлецкой слободъ также приписываютъ (что и достовѣрно) петровскимъ преобразованіямъ, впрочемъ мало уважая эти преобразованія. Разсказываютъ, что пушкари московскіе забунтовали противъ Петра, Петръ и велѣлъ ихъ переселить по разнымъ городамъ; которыхъ прислали въ Орелъ, тѣхъ поселили особой слободой, и стала та слобода прозываться Пушкарской; послѣ дознался Петръ, что съ пушкарями вмѣстѣ за одно были и стрѣльцы; онъ и стрѣльцовъ разбилъ по разнымъ тоже городамъ; переселенные въ Орелъ — поставили подъ Орломъ Стрѣлецкую слободу.

Въ прежнее время, да не такъ еще давно, кругомъ всего города Орла стоялъ лѣсъ, только за Богоявленіемъ и сѣяли хлѣба, а то все лѣсъ; старики, которые есть еще, помнятъ здѣшніе лѣса, помнятъ и жителей тѣхъ лѣсовъ — страшныхъ разбойниковъ. Про злодѣйства ихъ и теперь разсказываютъ со страхомъ.

— Здѣсь кругомъ верстъ на сто, а то и на другое сто — все лѣса были, говорилъ мнѣ здѣшній старожилъ:- лѣса были дремучіе, а въ тѣхъ лѣсахъ не столько звѣря было дикаго, сколько разбойниковъ. Недаромъ орловцевъ зовутъ «промышленныя головы», а то и другая поговорка есть: «Орелъ да Кромы, — старинные воры; Ливны всѣмъ ворамъ дивны; Елецъ всѣмъ ворамъ отецъ; да и Карачевъ на поддачу!».. Вотъ, слыхалъ ты, къ примѣру взять, Рытикъ Ѳедька — чего чего онъ ни дѣлалъ! Поймаютъ его, засадятъ въ грогъ, скуютъ руки ему, ноги, а онъ напишетъ угольками на стѣнѣ лодку, плеснетъ на лодку водой, сядетъ въ лодку со всѣми островными, да и поплыветъ куда ему надо! Сколько разъ его ловили, столько разъ онъ пропалъ, да и пропадетъ изъ острога! Насилу догадались: какъ попроситъ пить, такъ дадутъ квасу, а воды хоть распросись — ни ложки… ну, и извели. А еще былъ Кудеяръ; этотъ, гдѣ-гдѣ не разбойничалъ: и къ Калугѣ, и къ Тулѣ, и къ Рязани, и къ Ельцу, и къ Воронежу, и къ Смоленску — вездѣ побывалъ, вездѣ свои станы разставлялъ, и много кладовъ позарылъ въ землю, да все съ проклятіями: страшный колдунъ былъ. И какою поганой силой владѣлъ: раскинетъ на берегу рѣчки, озера, такъ какого ручья, раскинетъ полушубокъ или свиту, и ляжетъ спать; однимъ глазомъ спитъ, другимъ сторожитъ, нѣтъ ли погони гдѣ; правый глазъ заснулъ, лѣвый сторожитъ: а тамъ лѣвый спи, правый сторожи, — такъ въ перемѣну; а какъ завидитъ гдѣ сыщиковъ, вскочитъ на ноги, броситъ на воду полушубокъ, на чемъ спалъ, и станетъ тотъ полушубокъ не полушубокъ, а лодка съ веслами; сядетъ Кудеяръ въ ту лодку и поминай какъ звали… Такъ и издохъ своей смертью, — никакъ изловить его не могли, какъ такъ ни старались.

— Давно онъ жилъ?

— Давно! Видишь ты: въ Брянскѣ прошла Десна рѣка, за Брянскомъ дальше Десна рѣка, до Кудеяра все прямо текла, а при Кудеярѣ луку дала.

— Какъ луку дала?

— А вотъ, какъ: сперва шла прямо, а послѣ крюкомъ пошла, крюкомъ выгнулась.

— Отчего же Десна луку дала?

— Вотъ отчего: на самомъ томъ мѣстѣ, гдѣ теперь лука, былъ дремучій лѣсъ, и въ томъ лѣсу Кудеяръ притонъ имѣлъ, а въ томъ лѣсу на самомъ берегу на Деснѣ стоялъ дворишко, или два, — такъ выселочекъ небольшой. Въ этомъ выселкѣ жилъ мужикъ степенный, мужикъ настоящій, и онъ порядки по-Божья: людей не забижалъ, дурными дѣлами не занимался, и была у него дочь прераскрасавица-красавица, и полюбилась она этому Кудеярищу-разбойнику; у хорошаго мужика дѣвка-дочь не зашалитъ, и дѣвка-то не такая была, чтобъ прельститься на разбойника. Кудеяръ такъ и сякъ — все его дѣло не выгораетъ! Захотѣлъ Кудеяръ дѣвку силкомъ захватить. Присмотрѣлъ онъ пору-времячко, когда отецъ съ матерью а работу что ли пошли, на крестины ли къ кому, — только во всей избѣ въ одна эта дѣвка осталась. Глядитъ дѣвка въ окно, видитъ, Кудеяръ въ избу ждетъ; та двери на запоръ и сидятъ ни жива, ни жертва… сталъ Кудеяръ въ двери стучаться.

— Что тебѣ надо? спрашиваетъ дѣвка: — зачѣмъ пришелъ?

— Пусти, говоритъ Кудеяръ: — надо!

— Да что надо-то?

— А мнѣ тебя надо: съ собой хочу взять, — долго я этого времени дожидалъ! Отвори скорѣй!

— Не отворю, говоритъ дѣвка:- ступай, разбойникъ этакой, ступай откуда пришелъ!

— А не хочешь волею, рыло воротишь, такъ силою заставлю полюбить!

Какъ сказалъ эти слова Кудеяръ — и сталъ двери ломать; а дѣвка, сама не своя, схватила икону Пресвятой Владычицы Богородицы, что въ переднемъ углу стояла, — схватила да въ окно и выпрыгнула, не успѣла дѣвка выскочить въ окно, какъ Кудеяръ разломалъ дверь и въ избу смотритъ, а въ избѣ никого нѣтъ. Глядь въ окно: видитъ дѣвка къ рѣчкѣ Деснѣ бѣжитъ; онъ за ней въ догонку побѣжалъ; дѣвка отъ него, онъ за ней; совсѣмъ ужь было догналъ, только дѣвка подбѣжала жъ Деснѣ и стала молиться: «Матушка, Пречистая Богородица! Матушка, Десна-рѣка! не сама я тому виною, — пропадаю отъ злаго человѣка!» — Сказала тѣ слова и бросилась въ Десну-рѣку; и Десна-рѣка тотъ же часъ на томъ мѣстѣ пересохла и въ сторону пошла, луку дала, такъ-что дѣвка стала на одномъ берегу, а Кудеяръ, разбойникъ, очутился на другомъ! Такъ Кудеяръ никакого зла и не сдѣлалъ; а другіе говорятъ, что Десна какъ кинулась въ сторону, такъ волною-то самого Кудеяра захватила да и утопила.

— А еще про старинныхъ разбойниковъ — про кого народъ здѣсь не разсказываетъ?

— Да народъ болтаетъ еще про попа Ерему.

— Что, попъ Ерема тоже былъ кощунъ?

— Нѣтъ, какъ попу можно! попъ крестомъ!

Разсказываютъ еще про разбойниковъ Сироту, Зерина или Зельнина. Сирота звѣрства не дѣлалъ, больше мошенничалъ; его нѣсколько разъ ловили, кажется, разъ двѣнадцать, и онъ каждый разъ находилъ способы уходить изъ острога. Говорятъ, что входя, пойманный, въ судъ, онъ обращался къ судьямъ съ слѣдующею рѣчью:

И въ самомъ дѣдѣ выходило хорошо и судьямъ и Сиротѣ; онъ указывалъ на богатыхъ мужиковъ, какъ на своихъ сообщниковъ, тѣхъ привозили въ судъ, брали съ нихъ все, что могли, потомъ сводили на очныя ставки съ Сиротой; на очныхъ ставкахъ Сирота отпирался, что онъ того человѣка знать не знаетъ и вѣдать не вѣдаетъ. Наконецъ онъ былъ окончательно пойманъ и, кажется, сосланъ въ Сибирь. Разбойничалъ онъ очень недавно: лѣтъ тридцать тому назадъ, проживалъ около Липовицы лѣтъ двѣнадцать, и несмотря на то, что онъ почти ни отъ кого не скрывался, его никто не рѣшался поймать: всѣ знали, что изъ суда Сироту выпустятъ, а Сирота послѣ краснаго пѣтуха подпуститъ. Про пожаръ и вспоминать страшно; пожаръ, по поговоркѣ, хуже всякаго вора: воръ хоть стѣны оставитъ, а пожаръ и стѣнъ не оставитъ.

Сирота сложилъ пѣсню, которую и теперь можете услыхать въ Орловской губерніи. Вотъ эта пѣсня: