На другой день я опять былъ у нихъ и опять ничто меня въ ней не возмущало.

Генералъ сталъ замѣтно поправляться. Чрезъ три дня онъ уже вышелъ изъ спальни, опять снялъ свой мѣховой халатъ и надушилъ усы.

Онъ не только не стоналъ, но съ радостною улыбкой объявлялъ чуть не каждую минуту, что ему несравненно лучше, что невыносимыхъ прежнихъ болей и въ поминѣ нѣтъ, какъ будто никогда ихъ и не бывало. Онъ, заранѣе облизываясь, толковалъ о томъ, что вотъ сегодня докторъ разрѣшилъ ему съѣсть кусокъ кроваваго бифштекса и пару яицъ въ смятку.

Рамзаевъ, и въ особенности Коко, вертѣлись вокругъ него и, очевидно, что-то замышляли.

Скоро случай помогъ мнѣ узнать, что именно они замышляли. Какъ-то я довольно рано вышелъ отъ Зины. У меня сильно разболѣлась голова, я сдѣлалъ большую прогулку, проголодался и зашелъ поужинать къ Палкину.

Народу было мало. Я прошелъ въ дальнюю, совсѣмъ пустую комнату; спросилъ ужинъ и усѣлся въ уголкѣ на диванѣ. Я ужъ кончилъ мою котлету, когда замѣтилъ, что въ комнату кто-то входитъ, оглянулся — вижу Рамзаевъ и Коко.

Они мнѣ до такой степени надоѣли, мнѣ такъ было тошно снова толковать съ ними. Къ тому-же пришла внезапная мысль послушать, о чемъ они говорить будутъ, если меня не замѣтятъ.

Я не шевельнусь, а когда услышу, что они про меня говорятъ, а они непремѣнно будутъ говорить, я встану и хоть немного сконфужу ихъ: все-же какое-нибудь развлеченіе.

Я такъ и сдѣлалъ.

Я сидѣлъ къ нимъ спиной въ углу, а тутъ еще и нарочно скрылся за высокою спинкою дивана.

Они усѣлись въ двухъ шагахъ отъ меня и не замѣтили моего присутствія.

Разговоръ обо мнѣ начался слишкомъ скоро, то-есть съ первыхъ-же словъ.

— Ты не знаешь, — спросилъ Рамзаевъ:- куда это сегодня нашъ гусь скрылся?

— Чортъ его знаетъ, не знаю! — пробурчалъ Коко, наливая себѣ рюмку водки и принимаясь за закуску. — Я объ немъ и думать-то теперь не хочу, такъ онъ мнѣ опротивѣлъ. Ужъ я не знаю, что онъ такое говоритъ Зинаидѣ, только чуть не отворачиваться отъ меня стала послѣднее время.

— Да, этому надо положить предѣлъ! — замѣтилъ Рамзаевъ. — Жалѣя ее, нужно положить предѣлъ, потому что такъ добромъ не кончится. Теперь старикъ пришелъ въ себя, умирать еще не хочетъ, теперь можно его настроить и нужно не терять времени. Вѣдь, Богъ ихъ тамъ знаетъ, можетъ у нихъ и рѣшено все… Ты замѣтилъ, какъ она странно возбуждена все это время? Вотъ того и жду, что исчезнетъ съ нимъ куда-нибудь. Ну, не надолго! Перегрызутся чрезъ недѣлю, другую. Да дѣло-то ужъ будетъ испорчено! Непремѣнно старика нужно предупредить, ее спасти надо. Она фантазерка, безумная, она вотъ убѣжитъ, а старикъ возьметъ да и измѣнитъ свою духовную! Вотъ тогда не причемъ она и останется! Нѣтъ, этого допустить невозможно! Нужно ему открыть глаза… но только понимаешь какъ? Ее не замѣшивать, она пусть въ сторонѣ. Это онъ все ее смущаетъ и развращаетъ.

— А вотъ я возьму да завтра и переговорю съ генераломъ! — рѣшительно крикнулъ Коко, стукнувъ ножомъ объ тарелку.

— Что-жъ ты ему скажешь?

— Ну, ужъ это мое дѣло, знаю, что скажу.

— Да нѣтъ, не «знаю что скажу», а ты говори обстоятельно. Ты разскажи, какой человѣкъ этотъ идеальный André! Разскажи, что это самый что ни на есть отпѣтый развратникъ, какіе только у насъ въ Петербургѣ бываютъ. Разскажи, понимаешь, будто онъ ждетъ не дождется, какъ-бы забрать Зинаиду въ руки, и ее, и состоянье все! Скажи, что она смотритъ на него какъ на друга, родственника, что она вотъ по неопытности только къ нему на квартиру ѣздитъ, а онъ и радъ… Что онъ хвастается этимъ, портитъ ея репутацію, надъ старикомъ издѣвается. Понимаешь — говори: ужъ по городу сплетни скандальныя холитъ… вотъ въ какомъ тонѣ ты все разскажи!

Я всталъ съ дивана и тихо подошелъ къ этимъ двумъ друзьямъ моимъ.

Они взглянули на меня, вздрогнули и какъ-то съежились.

— Ну что-жъ, продолжайте, — сказалъ я:- только нѣтъ, покончите! Еслибъ этотъ вашъ разговоръ былъ для меня неожиданность, я, можетъ быть, вышелъ-бы изъ себя, но вы видите — я спокоенъ, и спокоенъ именно потому, что заранѣе зналъ все, что вы можете говорить и что скажете…

Коко все сидѣлъ смущенный, но Рамзаевъ ужъ оправился и нахальнѣйшимъ образомъ взглянулъ на меня.

— А! подслушивать! Это тоже къ твоему идеальному благородству относится! — прошипѣлъ онъ.

Я едва удержался, чтобы не плюнуть ему въ лицо.

— Да ужъ одно то, что я услышалъ, доказываетъ, что я имѣлъ право васъ подслушивать. Васъ, господинъ Коко, я буду просить не приводить въ исполненіе вашего плана ради васъ-же самихъ, потому что все это можетъ очень плохо для васъ кончиться. А что касается тебя, другъ моего дѣтства, то тебѣ и совѣта никакого подать не могу…

Я взглянулъ на него, я увидѣлъ этотъ его бравирующій, вызывающій взглядъ, я мгновенно вспомнилъ все, всѣ наши отношенія, все наше дѣтство. Кровь ударила мнѣ въ голову. Я вспомнилъ мою мать, все, чѣмъ онъ былъ ей обязанъ, но въ то-же время я не могъ вспомнить того, о чемъ она меня просила. Мнѣ безумно захотѣлось смять эту нахальную физіономію.

Я задыхался.

— Тебѣ я скажу только одно: не смѣй нигдѣ подходить ко мнѣ, не смѣй сталкиваться со мною, потому что иначе при всѣхъ я назову тебя подлецомъ и воромъі И докажу неопровержимо, что ты подлецъ и воръ!

Онъ задрожалъ, и вдругъ глаза его опустились.

Но я ужъ былъ внѣ себя, я ужъ не помнилъ что дѣлаю.

— Воръ! Воръ! — повторялъ я подъ натискомъ старыхъ воспоминаній. — Ну, отвѣчай-же мнѣ какъ подобаетъ отвѣчать, если въ глаза тебя называютъ воромъ, а ты не укралъ ничего! Отвѣчай!..

Онъ ничего не отвѣтилъ. Онъ опустился на стулъ, онъ ждалъ, что я ударю его. Я, наконецъ, пришелъ въ себя и быстро вышелъ изъ комнаты.

Эта безобразная сцена меня сильно разстроила, и я долго находился подъ ея впечатлѣніемъ.

Я давно уже зналъ и понималъ съ какими людьми приходится мнѣ постоянно сталкиваться, какъ только въ жизнь мою начинаетъ входить Зина, какіе люди ее окружаютъ. Но есть-же всему предѣлъ!..

Я сознавалъ, что нужно, наконецъ, порвать это, что я не имѣю никакого права до такой степени унижаться. Да и сама она, разслышалъ я внутри себя разсуждающій голосъ, что она такое? Что вышло изъ того, что я согласился простить ее? Отъ чего я ее спасаю? Зачѣмъ я ей? Во все это время, какъ и прежде, вѣдь, ничего не выяснилось. Какъ и прежде, я увидѣлъ въ ней просвѣтъ только въ минуту свиданія, а затѣмъ она была все тою-же, неизмѣнною!

И вотъ теперь, теперь въ ней видно одно только отчаяніе и негодованіе, оттого что мужъ ея выздоровѣлъ. И она даже ничѣмъ не объясняетъ мнѣ этого отчаянія и негодованія. Изъ-за меня что-ли она отчаявается? Она ни разу не поговорила по душѣ со мною. Она снова что-то тянетъ. Нужно покончить, нужно непремѣнно! Но въ то-же время я отлично зналъ, что ничего не покончу.

Мнѣ только невыносимы были эти минуты отрезвленія. Я съ мученіемъ вслушивался въ разсуждающій голосъ, потому что въ эти минуты сознавалъ все свое позорное безсиліе.

Во всякомъ случаѣ, по крайней мѣрѣ этихъ отвратительныхъ людишекъ нужно удалить оттуда… или пусть они сдѣлаютъ тамъ свое дѣло!

Я даже сталъ чувствовать, что буду радъ, если они успѣютъ оклеветать меня, если генералъ прямо объявитъ мнѣ, что не желаетъ моего присутствія. Вѣдь, только этими внѣшними препятствіями и можно меня заставить не ходить къ нимъ. О, какая слабость!

Во весь слѣдующій день я, однако, туда не пошелъ. Я именно ждалъ, я давалъ возможность Рамзаеву и Коко исполнить ихъ замыселъ.

И еще день прошелъ, а я все не трогался. Вечеромъ я получилъ записку отъ Зины. Она зоветъ, пишетъ, что ей необходимо меня видѣть. Я пошелъ.

Она встрѣтила меня одна, и первыя ея слова были:

— Что такое случилось между тобою и Коко?

— Ты не такъ спросила, — отвѣтилъ я. — Ты должна была спросить, что случилось между мною и Рамзаевымъ.

Я подробно разсказалъ ей всю безобразную сцену у Палкина.

— Ну да, я такъ все это и знала! Зачѣмъ-же ты сейчасъ не пріѣхалъ, я-бы предупредила…