— Вроде да.
— Великолепно. Положи это на стул, пожалуйста. Итак, тысяча сто и еще шестьдесят третий год со дня чего? Ты знаешь? — Моргенс подался вперед.
Саймон скис. Доктор отлично знает, что он простак и нарочно мучает его.
Откуда судомойке знать такие вещи? Он молча продолжал подметать.
Спустя некоторое время он поднял глаза. Доктор ждал, внимательно глядя на него поверх ломтика черного хлеба.
Какой острый взгляд у старика! Саймон снова отвернулся.
— Итак, — спросил доктор невнятно, так как рот его был набит хлебом. — Со дня чего?
— Не знаю, — сказал Саймон, ненавидя сам звук своего обиженного голоса.
— Пусть так. Ты не знаешь — или думаешь, что не знаешь. Ты слышал когда-нибудь, как глашатай зачитывает грамоты?
— Несколько раз. Когда я был на рынке или когда Рейчел рассказывала, что в них говорилось.
— А что бывает в конце? В конце каждой грамоты они зачитывают дату, ты помнишь? И учти, мальчик, что ты сметаешь пыль с хрустальной урны как человек, бреющий злейшего врага. Ну, так что же говорится в конце?
Саймон, сгорая от стыда, готов был бросить метлу и бежать, как вдруг нужная фраза всплыла откуда-то из глубины подсознания, принеся с собой голос рынка, хлопающие на ветру матерчатые полотнища и чистый запах разбросанной под ногами весенней травы.
— С открытия. — Он был уверен. Он слышал это так ясно, словно стоял в Центральном ряду.
— Великолепно! — Доктор поднял свою кружку, как бы салютуя, и, опрокинув ее, сделал длинный глоток. — Теперь открытие чего? Не волнуйся, — продолжал он, видя, что Саймон в смятении качает головой, — я скажу тебе. Я, к сожалению, не могу рассчитывать, что нынешняя молодежь, выращенная на отчаянной храбрости апокрифических путешествий странствующих рыцарей, хорошо себе представляет истинный ход событий.
Доктор грустно и чуточку насмешливо покачал головой.
— Империя наббанаи была открыта — или объявлена открытой — тысячу сто и шестьдесят с чем-то лет назад Тьягарисом, первым императором. К тому времени легионы Наббана держали в повиновении все страны людей севера и юга по обе стороны реки Гленивент.
— Но… но Наббан маленький, — Саймон был просто поражен. — Это же только крошечная часть владений короля Джона.
— Это, юноша, — сказал Моргенс, — то, что мы называем историей. Империи имеют тенденцию приходить в упадок, королевства — рушиться. В течение тысячи лет может произойти что угодно, а расцвет Наббана продолжался значительно меньше. Как бы то ни было, мы подошли к тому, что Наббан некогда правил людьми, а люди жили бок о бок с народом ситхи. Король ситхи царствовал здесь, в Асу'а, Хейхолте, как мы его называем. Король-эрл — эрл — это древнее название ситхи — запретил людям ступать на землю его народа без специального разрешения, и люди, боявшиеся ситхи, подчинились.
— Что такое ситхи? Вы сказали, что они не «маленький народ».
— Я приветствую твой интерес, юноша, — улыбнулся Моргенс, — особенно сегодня, когда я ни слова не говорил об убийствах и сражениях, но я приветствовал бы его еще больше, если бы ты не был так стеснителен в обращении с метлой. Танцуй с ней, мальчик, танцуй с ней. Посмотри-ка сюда — ты ведь сможешь очистить это место, верно?
Моргенс подбежал к стене и указал на пятно сажи диаметром в несколько локтей. Оно очень напоминало след ноги. Саймон решил ни о чем не спрашивать и начал счищать сажу с белой штукатурки.
— Аххх, премного благодарен. Я хотел стереть это много месяцев, с прошлогоднего Кануна бороны в сущности. Да, так где же, во имя Лестера Вистрилса, я остановился? О, твои вопросы. Ситхи? Что ж, они были здесь первыми, и может быть вернутся вновь, когда людей здесь не останется и в помине. Когда никого не останется. Они отличаются от нас как человек от животного, но в чем-то и сходны тоже… — Доктор остановился, чтобы сосредоточиться.
— Честно говоря, человек и животное, оба живут в Светлом Арде одинаково долго, чего нельзя сказать о ситхи и людях. Честный народ фактически бессмертен, так что, конечно, ситхи живет гораздо дольше, чем любой смертный человек, даже если это наш древний король. Они могли бы не умирать вовсе, только вынужденные насилием, впрочем, может быть, если ты ситхи, то и само насилие будет вынужденным…
Моргенс задумался. Саймон смотрел на него, разинув рот.
— Ой, закрой скорее рот, мальчик, так ты становишься похожим на Инча. Слегка блуждать в мыслях — это моя привилегия. Или ты предпочитаешь вернуться к главной горничной?
Саймон закрыл рот и продолжил стирать со стены сажу. Ему уже удалось довести форму пятна до очертаний овцы; время от времени он останавливался, чтобы оценивающе посмотреть на свою работу. Честно говоря Саймону уже становилось скучно: он, конечно, любил доктора и хотел быть именно здесь, а не где-нибудь еще, но рассказ старика был довольно монотонным. Может быть, если стереть немного сверху, оно станет похоже на собаку? Желудок тихонечко бурчал.
Моргенс продолжал объяснения, в которых, по мнению Саймона, было множество ненужных деталей. Он говорил об эпохе мира между подданными короля-эрла и первыми императорами Наббана.
— И вот ситхи и люди пришли к некоторому равновесию, — говорил старик. — Они даже немного торговали…
Живот Саймона забурлил громче. Доктор едва заметно улыбнулся и положил последнюю луковицу, которую он только что взял со стола.
— Люди привозили специи и краски с Южных остовов или драгоценные камни с Грианспогских гор в Эрнистире, а взамен получали красивые вещи из казны короля-эрла, изготовление которых требовало знания изощренного и таинственного искусства.
Терпение Саймона подходило к концу. А что же мореплаватели, риммерсманы? А как же холодное железо? Он оглянулся в поисках чего-нибудь съедобного.
Последняя луковица? Саймон бочком подобрался к столу. Моргенс стоял лицом к окну, глядя на серый утренний туман. Саймон быстро сунул в карман коричневый шелестящий шарик и поспешил вернуться к пятну на стене. Сильно уменьшившееся, оно теперь напоминало змею.
Моргенс продолжал, не оборачиваясь:
— Что ж, сегодня в моей истории действительно говорилось о мирных временах и людях. Это скоро кончится, не волнуйся. — Он покачал головой, и прядь тонких волос упала на его морщинистый лоб. Саймон потихоньку грыз луковицу.
